Александр Прокопович - Очередной конец света

Кажется, впервые в Эдеме я был рад оказаться под открытым небом. Все в этой жизни прекрасно в сравнении с обитательницами Дворца Жен и необходимостью их хвалить. Ну, кроме поездки в Храм.

— Масун!

Переводчик снова был мне рад, он смотрел на меня с ожиданием. Первый, кто обрадуется моей ошибке, будет он. Может, и ребра обгрызать будет первым — вон клыки какие. Нет, пожалуй, не буду давать шанса — очень хотелось перенести посещение Храма на другой день, но не этого ли он ждет?

— Масун, ты расскажешь мне про ваш Храм?

— Да, господин полномочный представитель. Но лучше это делать прямо в нем.

Попытка не удалась, но попробовать ведь стоило?

Космическая разведка выдала замечательные снимки барханов, как будто вида снизу и сбоку нам не хватало. Большие суммы, перекочевавшие в карманы местных жителей, в обмен тоже дали не особенно много — одно большое ничего.

Автомобиль остановился, дверь открылась — странно, в этом районе я еще не был, но до центра города отсюда рукой подать, вон башни Дворца Правителей. А передо мной вход во что-то квадратное и занесенное песком. Что-то очень знакомое.

Дверь в Храм больше всего напоминала вход в бомбоубежище — небольшая, из толстого металла, такую и гранатомет не возьмет, только зачем, если у местных ничего серьезнее копья не отыскать?

— Господин полномочный представитель, проходите, Храм нельзя заставлять ждать…

Упс, минус одно очко. Буду быстрее, вдруг Феликс просто задумался не к месту, Феликс был таким задумчивым…

— Не ударьтесь головой, господин полномочный представитель…

Поздно — кажется, до крови — хорошо хоть в последний момент умудрился удержать на голове эту шипящую дрянь. Кстати, на ощупь она скользкая и мерзкая.

— Пока вы привыкаете к свету, я расскажу вам историю нашего народа и приведу вас к алтарю. Вы готовы?

— Я готов. — Я всегда готов, мой Масун. Я буду слушать внимательно, обращая внимание на интонации, на придыхание, на паузы и междометия, так, будто это самое главное, что мне приходилось слышать в своей жизни. Просто потому, что так оно и есть.

Масун зажег факелы на стенах, сел на корточки и, раскачиваясь и немного подвывая, начал свой рассказ. Он смотрел на меня, не видя и не мигая. Я слушал, и слушали ни слова не понимающие на имперском двое здоровущих охранников с обнаженными клинками.

— Этот Храм помнит бога. Этот Храм не место поклонения или мечты. Сюда бог приходил, чтобы работать. Здесь он являл себя нашему народу, и тогда эта земля действительно была Эдемом. Тут он укреплялся, чтобы следовать далеко и близко, тут он принимал решение и отсюда его выполнял.

В других землях другие боги правили, карали и награждали, а здесь бог жил. Бог этой земли дал нам все, а потом ушел. И все, что осталось, — этот Храм и вера в то, что когда-нибудь бог вернется. Чужеземец, если ты готов стоять у алтаря бога, если ты готов разделить нашу надежду — останься, если нет — уходи, но уходи навсегда и останься тоже навсегда…

Масун замолчал. Прошла минута, другая. Я должен был уйти, навсегда. Не бывает в политике «навсегда», пусть попробует кто-то другой. В конце концов, никто никогда не узнает, что я просто испугался…

Я остался. Масун встал, взял меня за руку и повел вглубь Храма. Я не успел понять, что происходит, когда сильный толчок в плечи заставил меня упасть на колени. Шум сзади означал, что и моя стража не осталась стоять.

— Господин полномочный представитель, что вы видите перед собой?

Я смотрел в колеблющуюся в свете факелов тьму и видел то, чего здесь никак не могло быть, то, что, вероятно, погубило Феликса. И если я сейчас не пойму, как правильно отвечать, — погубит меня. Под алтарем были кости — много костей, хотелось бы думать, что мой костный набор не пополнит эту кучу.

— Говорите, господин полномочный представитель Императора!

— Масун! Я вижу крест. Я вижу четыре луча и кольцо, объединяющее их. Я не знаю, что это значит, но я стою перед этим прекрасным символом на коленях, потому что уважаю обычаи твоего народа, веру твоего народа и надежду твоего народа.

Ничего не произошло. Не раздался свист лезвия, не щелкнули челюсти. Масун выдержал небольшую паузу и сказал так, будто имперский был его родным:

— Пойдем?

Дорога от Храма до Дворца Правителей заняла несколько минут, а церемония во Дворце и того меньше. Договор ждал меня там уже подписанный, правитель не счел меня достойным аудиенции.

Завтра — домой, но я должен спросить. Договор в миссии, и, что бы я ни натворил, — это уже мое личное дело…

— Масун, почему вы убили Феликса?

С тех пор как мы покинули Храм, Масун перестал натянуто улыбаться и как-то уже не смахивал на нелюбимого дядюшку. Он рассказывал мне анекдоты и смеялся над моими, он предложил познакомить меня со своей семьей, которая вот-вот должна была прилететь в столицу… Я стал все реже думать об анатомии. Сейчас снова мелькнули клыки, но тут же исчезли…

— Ты можешь знать. Ты понял. А Гейман не понял. Он стоял на коленях перед алтарем и не видел его. Он смотрел на четыре луча, на круг, замыкавший их в единство добра и зла, внешнего и внутреннего, отчаяния и надежды, на колонну судьбы, которая пролегает через храм с запада на восток… Он долго стоял, ничего не говорил, а потом спросил, с какой стороны от вентиля наш алтарь. Воин не может поступить иначе, когда слышит такое оскорбление.

— С какой стороны от вентиля? — Нормальный вопрос, я чуть было не задал его, правда, в более грубой форме… Все-таки Феликс был дипломатом в четвертом поколении, а я вполне мог бы стать нефтяником, У нефтяников трудно с почтительностью. Мой дед часто выходил курить у теперь совершенно безопасной компрессорной станции. Когда он думал, что его никто не видит, он тихонько гладил уже навсегда пустую трубу и что-то шептал… Наверное, он тоже мечтал, чтобы от поворота вентиля что-то зависело…

— Масун, а вы едите мясо?

Снова показались клыки Масуна, а через миг на его лице появилась настоящая улыбка.

— Кроты. Я тебя обязательно угощу, поверь, ничего вкуснее ты не ел. В столице — стада самых жирных кротов в стране.

Этой зимой Иванову было особенно тяжело. Жизнь в этой стране в принципе давалась ему с трудом, но мысль об эмиграции не казалась спасительной. Он не умел жить здесь, он боялся не уметь жить в другом месте.

Этой зимой, так же как любой другой, на этой широте шел снег. Для козлов он снова стал неожиданностью. Странно не то, что козлы удивлялись зиме так же, как год до этого, удивительно, что, не умея предвидеть холода зимой и жару летом, они жили нормально и даже счастливо.

Иванов — единственный человек в стране козлов пытался быть таким же, как все, — но у него не получалось. Быть может, тому виной отсутствие шерсти, копыт и рогов, быть может, что еще. Его сосед козел Гоша точно так же должен страдать от тупости своего племени, но — ни дыра в крыше, пробитая острым копытом козла — чистильщика сосулек, ни тупость главного козла города, который только к концу зимы сообразил, что нужно сделать со снегом, — его не смущали. Козел Гоша лишь громче, чем обычно, что-то блеял долгими ночами и время от времени занимал денег на водку. Козлы любили водку больше, чем еду, и часто больше пили, чем ели. Человек Иванов так и не научился пить много и без особых последствий, и, возможно, в этом и крылась причина всех его несчастий в этой стране. Он слышал о восточных единоборствах, иногда ему грезилось, как, овладев ими, он побеждает в драке огромного козла с метровыми рогами. Побеждает, проведя блистательный удар пяткой в лоб.