Айзек Азимов - «Если», 1995 № 02

— Нет, — ответил я.

Вероятно, он полагал, что я вызову сейчас звено истребителей. А, может, и танковую колонну, чтобы доставить его в Кинталу.

Он мне мешал.

Я опять сел на корточки перед коричневым стариком и спросил на наречии, в котором звенели гортанные тугие согласные:

— Скажи мне, мудрый, идущий к закату, почему твоя душа так темна, почему я не слышу в ней отклика одинокому путнику и почему мудрость мира не светит каждому, пришедшему из Великой саванны?

Мне не хотелось думать, что то чувство, которое я испытал, и было ответом.

Старик, однако, молчал. А когда я осторожно коснулся его колен, чтобы согласно местным обычаям выразить уважение, он чуть вытянулся, будто пронзенный электротоком, и скрипуче, как старое дерево, произнес:

— Стань прахом…

Это было одно из самых сильных проклятий. «Стань прахом» — то есть умри.

Между тем шофер, взиравший на нас, совсем потерял терпение.

— Что вам говорит это чучело? — требовательно спросил он. — Мистер, как-вас-там, чем вы тут занимаетесь?

Я выпрямился.

— Боюсь, ничем не смогу вам помочь, — сказал я. — Транспорта у меня не имеется, связи, соответственно, тоже нет. Я вообще не отсюда — как бы объяснить вам попроще?.. Словом, постарайтесь укрыться, продержаться до прихода спасателей…

Шофер тяжело задышал.

— Что вы такое городите? Вы хотите сказать, что бросите меня здесь?

— Весьма сожалею…

— Мистер, постойте!

Полный бешенства и испуга он двинулся на меня. Его крепкие кулаки поднялись, точно готовясь к удару. Его плотное, как из теста, лицо задвигалось всеми мускулами. Я заметил бесцветную шкиперскую бородку на скулах. В ту же минуту заурчал, приближаясь, мотор, и на улицу выкатил джип, набитый солдатами.

Они были в пятнисто-серых комбинезонах, чернокожие, сливающиеся с однообразной саванной. Все сжимали в руках автоматы, а на головах привязаны были пучки жестких трав. Тоже, видимо, для маскировки. И они четко знали, что им следует делать: двое тут же принялись сбивать с трейлера плоский замок, а цепочка других неторопливо пошла по деревне — и сейчас же от хижин поплыл, нарастая, удушливый дым.

Заквохтала и стихла курица.

Я услышал, как солдаты негромко переговариваются:

— Это же священная курица, зря ты так… Ничего, в горшке она будет не хуже обычной… Мембе говорил, что священных животных трогать нельзя… Ничего, это она для орогов священная… Смотри, Мембе — колдун… А мне наплевать на Мембе…

Затрещали в огне сухие тростниковые стены.

Ближняя хижина заполыхала.

— Эй, эй, парни!.. — возбужденно крикнул шофер.

— Что вы делаете, это гуманитарная помощь!..

Позабыв обо мне, он рванулся к солдатам, которые сбивали замок. Но дорогу ему заступил офицер с тремя красными носорогами на погонах.

— Стоять!.. Кто такой?..

— Вы обязаны передать меня представителю миротворческих сил, — заявил шофер. — Я не из военного контингента, я — наемный гражданский служащий. На меня распространяется Акт о неприкосновенности персонала. Между прочим, и ваше командование его тоже подписывало…

— Чего он хочет? — спросил один из солдат на местном наречии.

А другой, нехорошо улыбаясь, ответил:

— Он не понимает, с кем разговаривает…

Офицер между тем разобрался в торопливом английском — покивал, морща лоб, и лицо его, с вывернутыми, губами разгладилось.

— А… ооновец, — произнес он довольно мирно.

— Что ж, ооновец, мы вас сюда не звали…

И, спокойно приподняв автомат, до этого прижатый к бедру, всадил шоферу в живот короткую очередь.

Шофер упал, и его кроссовки, похожие на сандалии, заскребли по дороге.

Один из солдат засмеялся.

— Он сейчас стучится в свой рай, а охранник Петер говорит ему: «Куда ты? Тебя не пропустим…»

И другие Солдаты тоже оскалились. Пора было уходить отсюда. Тем более что офицер поправил ремешок на плече и, слегка повернувшись ко мне, недобро поинтересовался:

— Ну, а ты что скажешь, ооновец?.. — Скулы у него блестели от пота.

— Ничего, — ответил я по-английски.

И тогда офицер опять покивал: — Правильно. Умирать надо молча.

И лениво, еще не закончив фразу, ворохнул чуть согнутой правой рукой. Я даже не успел шевельнуться. Автомат лихорадочно застучал, и твердый горячий свинец разодрал мне грудь…

— Нет, нет, нет, — сказал Зоммер. — Вы меня совершенно не понимаете. Я уже который раз объясняю вам это, и вы который раз задаете одни и те же вопросы. Вас, наверное, выбивает из седла необычная ситуация. Привыкайте, записывайте куда-нибудь, что ли. Не хотелось бы снова и снова повторять элементарные вещи. Вы пока не можете умереть. Такова изначальная сущность нашего с вами сотрудничества. Вы — непотопляемая единица. То есть, разумеется, вас можно стереть как личность: свести с ума, например, или ограничить жесткой зависимостью. Более того, вас даже можно уничтожить физически. Правда, средства для этого требуются очень сильные. Скажем, атомный взрыв или луч военного лазера. Остальное для вас не слишком опасно. Но не воспринимайте, пожалуйста, это как некое благодеяние лично вам. Обыкновенный расчет: мне просто невыгодно начинать все сначала. Так я никогда отсюда не выберусь… — Он поморщился, словно бы раскусив что-то кислое, пару раз, напрягаясь всем телом, неприятно сглотнул и пощелкал короткими пальцами, прислушиваясь к ощущениям. Его розовые толстые щеки надулись.

— Дело, собственно, даже не в этом, — продолжил он. — Дело в том, чтобы вы получили, наконец, определенные результаты. Что-то, с чем можно работать. Вот вы говорите, например, «накормить», а это, в общем-то, совсем не моя проблема. Как вы это себе представляете: «вечный хлеб» или что-нибудь, скажем, с повышением урожайности? Все это детский лепет, пустяки, вы сами с этим спокойно справитесь. Или взять эту дикую вашу идею об установлении мира…

— Но чем же плох общий мир? — обидчиво спросил я.

Зоммер всплеснул ладонями.

— Да неплох он, неплох — разумеется, с точки зрения обыкновенного человека. Но поймите, лично мне на это глубоко наплевать: хоть вы целоваться будете, хоть друг друга поубиваете. Я лишь выполняю когда-то взятые обязательства. Никакого морального императива у меня просто нет. Да и быть не может, если вы как следует вдумаетесь. Ну какой, черта лысого, здесь может быть внешний императив? Какой внешний императив у вас, ну скажем, для насекомых? Чтобы не размножались чрезмерно, чтобы не вредили посевам. Собственно, вот и все. Только не обижайтесь, пожалуйста, это — аналогия, образ. Вы же сами не будете вмешиваться в муравьиные войны? Выяснять, кто там прав, из-за чего они начались? Почему же вы ждете от меня чего-то подобного? Устранить причину всех войн — это еще куда ни шло. Но не очень рассчитывайте на разработку конкретного механизма. Будет это любовь или ненависть — мне, в общем-то, все равно. Это ваша проблема, теперь вы меня понимаете?