Альбер Хигон - «Если», 1995 № 05

Конечно, писать фантастику так, как писали в 60-е годы в ее положительной ипостаси — не в ипостаси предупреждения, а в ипостаси заманивания — сейчас, безусловно, нельзя, потому что наше общество утратило идеал. Но обрести его — не задача фантастики. Хотя, с другой стороны, фантастика обладает здесь колоссальными возможностями, но я отнюдь не убежден, что она сможет их реализовать. Потому что развитие фантастики идет пока что по пути дальнейшего накручивания предупреждений — все более сложных и отчаянных. И этот путь имеет сейчас нескольких очень талантливых приверженцев Лазарчук, Столяров, Пелевин — самые звучные, известные имена писателей нашего поколения. Однако этот путь, на мой взгляд, тупиковый, поскольку на постоянной критике — даже не критике, а постоянном самоуничижении и унижении человека — ничего построить нельзя. И если удастся нащупать положительный момент в развитии нашей социальности, нашей культуры, то сделать его эмоционально, а не только рационально привлекательным для читателя — в этом я вижу основную функцию нашей серьезной фантастики не ближайшие годы.

— Но не кажется ли тебе, что фантасты по-прежнему пытаются найти этот идеал — только ищут его уже не в будущем, а в прошлом или настоящем? И не потому ли мы наблюдаем сейчас такой расцвет альтернативно-исторической фантастики? Ведь многие наиболее заметные романы последних лет — и твой «Гравилет «Цесаревич», и «Иное небо» Лазарчука, и «Река Хронос» Булычева — это все произведения в этом жанре.

— По-моему, совершенно неважно, каким образом автор конструирует мир. Либо способом привлечения научно-технического и социального прогресса, чтобы новый мир был построен где-то а XXII веке, в полдень. Либо путем описания мира, который ответвился от данного а какой-то ключевой точке. Либо перенесением действия на иную планету или в некий параллельный мир. На самом деле это абсолютно неважно, это просто художественный выбор автора, которому так легче — создать тот мир, а котором он намерен проводить свои стратегические операции. А для читателя, наверное, тем более асе равно, каким образом возник мир, потому что ему важны люди, которые этот мир населяют, пусть даже они, люди эти, будут о трех головах и семи ногах.

Вспышка же альтернативного способа формулирования отталкивающего или притягивающего мира, на мой взгляд, носит временный, преходящий характер. Во-первых, потому что этот прием у нас ранее практически не использовался. А во-вторых, он оказался сейчас чрезвычайно удобным именно потому, что в пришествие сколько-нибудь светлого будущего путем чисто механического, поступательного развития нашего настоящего никто уже не верит. Альтернативный мир а этом плане оказывается гораздо более удобным, потому что он как бы отметает напрочь существующую реальность и начинает до некоторой степени с нуля. Пусть этот, ноль отнесен на пять лет назад, на пятьдесят, на сто или деже на тысячу лет назад, но это мир, который возник не из нашего отвратительного сегодня. И этим, конечно, жанр альтернативной истории сейчас совершенно по праву потеснил «твердую» фантастику классического типа.

— Вячеслав, ты ранее упомянул трех писателей, которые действительно многое делают сейчас в нашей фантастике — Пелевина, Лазарчука, Столярова. Известно, что они пытаются объединиться и чисто формально — как определенное литературное направление, называющееся «турбореализм». Тебя тоже когда-то причисляли к турбореалистам. Как, по-твоему, существует ли это направление а действительности? Можно ли о нем говорить всерьез?

— Определения, характеризующие то или иное направление в литературе, это все-таки не задача писателя. И если, скажем, я или кто-то из моих коллег и собратьев и пытается анализировать, то делает это, скорее, любительски. Хотя бы потому, что для писателя его направление, если оно достаточно ярко выразилось в ряде уже написанных и опубликованных произведений, всегда является самым главным, самым плодотворным, самым интересным и вообще самым-самым. Хотя, конечно, Столяров и Лазарчук действительно представляют собой специфическое явление в нашей литературе, и их, безусловно, можно объединить именно так — как двух людей, которые пишут примерно в одном и том же эстетическом ключе.

Термин «турборевлизм» возник до некоторой степени в игровой ситуации. Тогда я тоже как бы принадлежал к этому направлению и деже готовил небольшую речь в защиту турбореализма и в объяснение оного. Я уже не помню точно, что я говорил, но в целом основные стилистические и эстетические особенности этого направления сводились к большей жесткости стиля, большей его насыщенности действием и, если воспользоваться еще альтовским термином, к повышению смысловой нагрузки на единицу тексте. И к гораздо более вольному — в идеале максимально вольному — обращению с пространством, временем и вариантами развития… Впрочем, не знаю. Слишком мало произведений написано турбореалистами, чтобы можно было репрезентативно и ответственно говорить: вот, действительно сформировалось и идет вперед, обгоняя других, некое новое направление, в котором работать интереснее и плодотворнее. Пока я не могу ответить на этот вопрос ни да, ни нет.

— Как известно, искусство движется волнами. Как ты думаешь, где сейчас находится наша фантастика — на излете прежней волны, между волнами или же на подъеме новой?

— Я думаю, или, может быть, я просто верю, что мы сейчас находимся на подъеме новой волны. Но эта волна будет очень сильно отличаться от всех предшествовавших, деже той микроволны, которая возникла в начале 90-х. Точнее, во второй половине первой половины 90-х, назовем это так. Потому что сейчас как на войне — год за три. Эпохи пролетают мимо нас, как телеграфные столбы за окошком несущегося Бог знает куда поезде под названием «Желтая стрела», если воспользоваться метафорой Викторе Пелевина.

Я почти уверен, что будут появляться новые имена, но это окажутся совершенно другие писатели, чем те, которые появились в 60-х, 80-х, начале 90-х годов. Потому что эпоха меняется не только политически, но и экономически. И от писателя, который входит в литературу только сейчас, потребуются иные правила игры. А именно — вал публикаций. Ему нужно публиковать громадные произведения повсеместно и ежегодно. Только тогда его заметят, и он будет сопричислен к лику имен. И такие люди появляются. Это, скажем, Сергей Лукьяненко. Совсем молодой автор, который возник буквально три-четыре годе назад еще в черновиках и машинописи, а теперь это уже один из ведущих фантастов страны…

— Но ведь Лукьяненко тоже начал публиковаться в конце 80-х и даже раньше, чем Пелевин. Может быть, здесь дело в масштабах?