Дэвид Клири - «Если», 1996 № 12

Он ослепил меня. Теперь я видел только правым глазом, левый застилала тьма. Когда я моргал, то чувствовал влагу, но боль была несильной. Интересно, он вырвал мне глаз или просто выклевал? Сейчас он был внизу, метров на двадцать позади меня. Что он делает? Дожидается, пока я не вернусь в птичник? Он летел неуверенно, может быть, я так сильно повредил ему хвост, что он не справляется с полетом? Может быть…

Он летел ко мне. Неровно, как новичок. Я парил, дожидаясь белого голубя. Заметил кровь на его клюве, и мне стало страшно. Как я без глаза буду сражаться?

Я повернулся и полетел.

Прочь от белого голубя, прочь от птичника.

Крылья болели от усталости. Я сел на плавучий блок. Мой преследователь выглядел, как белая пылинка в бледно-синем небе.

Несмотря на расстояние, серебристая башня птичника была отчетливо видна.

Раздалось металлическое звяканье. Оно шло с моей слепой стороны; я повернул голову на сто восемьдесят градусов. Летела сотня голубей. Снова звяканье, а голуби подлетают все ближе. Мне хотелось присоединиться к ним, но крылья нуждались в отдыхе, и я никак не мог справиться с дыханием.

Я понял, что было причиной звяканья: трое мальчишек здесь, наверху, стреляли дробью по голубям. Я спрятался в тень и увидел, как за несколько секунд свалилось около десятка птиц.

Наконец стая оказалась недоступна для выстрелов, она улетела в морскую даль. Ребята передвигались по крыше, подбирали голубей, что-то делали с ними и снова бросали. Когда один из них оказался неподалеку от меня, я рассмотрел, что они делали. На парне была белая траурная сабда, на щеке стояло клеймо. Он подобрал сизую голубку, разрезал ей грудь, запустил внутрь палец и вытащил темный кружочек в серой смазке и одну-две пружины. Вытер кружочек о сабду. Это, конечно, было сердце.

Мальчик положил его в карман и встал.

Я понял, как получилась эта память.

И полетел дальше в море, опасаясь, что попаду под выстрел, а белый голубь чуть отставал от меня.

На закате мы увидели башню. Я заметил ее внезапно, словно она материализовалась из легких вечерних облаков.

Она была огромна, трудно сказать, насколько, — в море не было ничего, способного сравниться с нею. А ее высота… Я видывал гигантские птичники, блоки километровой высоты, но там всегда можно было разглядеть вершину, какой бы уменьшенной она ни казалась снизу. А эта башня росла и росла до какой-то невидимой точки, сужалась до красной линии, поднималась дальше, как если бы была волокном, связывающим Землю с остальной Вселенной.

Да, есть границы и у гиперболы, и у метафоры, но я бы сказал, для этой башни границ не было.

Мне послышался шум крыльев белого голубя. Я тоже сильнее замахал крыльями, пока они не начали болеть, а металлические шарниры поскрипывать. Подлетел ближе к башне.

Она была полна лиц.

Я парил в воздухе на расстоянии нескольких метров от ее поверхности. Лица в натуральную величину, в трех измерениях, слишком хрупкие, чтобы быть голограммами, слишком яркие, чтобы выглядеть оптическими изображениями, они возникали в мерцающей среде, как пузырьки в жидкости. Среда была почти прозрачной, и мерцание ее становилось слабее лишь внутри, на километровых глубинах. Лица росли, старели, волосы их седели, щеки западали, кожа покрывалась морщинами. В конце концов они пропадали, но прежде того, как правило, размножались: два лица, мужское и женское, сливались, черты их смешивались, а когда они вновь разделялись, между ними возникало еще одно, маленькое, с розовой кожей, и принималось быстро расти. Иногда пары смешивались не один раз, а иногда у одного лица были разные партнеры. Исчезнувшие лица тут же появлялись вновь, возрожденные, готовые повторить цикл.

Я коснулся прозрачной поверхности когтями. Она чуть прогнулась, наподобие коринфского пластика. Я поднялся в воздухе и вдруг понял, что это генеалогическая башня, родословная одной семьи или народа. Возможно даже, всего человечества.

Я заметил тень за секунду до того как белый голубь кинулся на меня. Я отлетел от стены; он предвидел этот маневр, но не угадал, в какую сторону я полечу. Я метнулся вправо, и его клюв выдернул лишь одно перо из моего левого крыла.

Механизмы бешено работали в моей груди. Крылья болели. Рядом тянулась башня, ограничивая мою свободу. Казалось, она уходит прямо к звездам.

Я придумал. Сражаться как следует я, полуслепой, не могу. Но белый голубь устал сильнее меня, он тратит больше энергии из-за поврежденного хвоста. Когда он вымотается, я сумею освободиться от него.

Но я не сдамся.

Поглядев вниз, я увидел, как он с усилием одолевает расстояние. Я полетел вверх.

Число лиц увеличивалось от поколения к поколению, как это и должно быть, но удивительно, что, по мере того как я поднимался, они не множились в геометрической прогрессии. Возможно, часть их переходила на другую грань башни, возможно, многие пропадали, когда я не смотрел, возможно, я слишком устал, чтобы разобраться в этом.

Воздух становился разреженным, холодный ветер врывался в мои искусственные легкие. Белый голубь был на три поколения ниже. Похоже, он все-таки нагонял меня.

Теперь я видел гиперцефалов, мезоморфов с пульсирующими глазами, людей с кошачьими зрачками. Иногда четыре-пять лиц участвовали в создании ребенка. Иногда одно лицо непрерывно менялось, пигментация поочередно представляла собою весь спектр. Иногда неизвестно откуда появлялся синт.

Я ощущал волнение, понимая, что приближаюсь к настоящему. Интересно, что будет за ним.

Я увидел свою мать: гладко зачесанные волосы, широкий прямой нос, изумительные синие глаза. И отца: квадратное лицо, нахмуренные брови, придававшие ему не то сердитый, не то задумчивый вид (хотя он редко бывал сердитым или задумчивым). Лица их соприкоснулись, и появились старшие дети обоего пола. Соприкоснулись еще раз, и появился я: круглое умненькое личико, ставшее лицом подростка, потом взрослого, с бородой, с выражением мудрости, которую я успел приобрести, сейчас это было лицо моего ровесника, а вот сейчас…

Но что-то пошло неправильно. Появился мой двойник, а потом еще один, еще и еще. Такая же темная бородка, тонкая шея, смуглая кожа. Еще, уже слишком много. Они перемещались по башне, как рябь по водной поверхности.

Башня заполнилась копиями моего лица. На какое-то время я сделался единственным узором, темным лицом на белой матрице, создававшим одинаковые ряды и колонны, уходящие вглубь. Но вот узор нарушился, лица не исчезали, а новые и новые появлялись, стараясь занять место в светлых пространствах между рядами. Сталкивались, перекашивались, перевертывались, некоторые поворачивались оборотной стороной — красной, полированной, — этакий вогнутый барельеф. Толпились, занимали последнее свободное пространство, повторялись во всех направлениях, вниз по башне, как будто род пошел вспять, заменяя собою лица предков, образующие темный фон для белого голубя.