Журнал «Если» - «Если», 2012 № 01

— Я тоже рад тебе, — парировал он.

— Ты не ответил на мой вопрос, — строго сказал я, нашаривая тапочки.

— Я узнал… естественно, не от тебя… что мама… И мне захотелось увидеть ее до того…

— А ты что-нибудь способен разглядеть этими своими штуками? — показал я на его фасетки.

— Лучше, чем ты.

Эка удивил! Теперь каждый видит лучше меня.

— Ну и как ты вошел? — спросил я, вставая. Печь, старая, как и я, развалина, давно остыла; в доме было холодно, и я надел халат.

— Ты не сменил пароль входной двери. — Он огляделся. — Да и стены с тех пор не красил.

— Замок должен был сканировать рисунок твоей сетчатки, проверить ДНК и так далее…

— Он все сделал. Просто мои параметры не изменились.

Я смерил его взглядом:

— Неужели?

Он хотел что-то сказать, но, видно, передумал. Вместо этого спросил:

— Как мама?

— День плохо, день и того хуже, — ответил я. — Прежней Джулией она становится два-три раза в неделю, да и то лишь на несколько минут. Она способна разговаривать и пока еще узнаёт меня, но… — Я помолчал. — Тебя она вряд ли узнает… Как, впрочем, и все, кто встречал тебя раньше.

— Давно она в таком состоянии?

— Примерно год.

— Ты должен был мне сообщить, — заметил он с обидой.

— С какой стати? — резко сказал я. — Ты не захотел оставаться ее сыном, вместо этого предпочел превратиться неизвестно во что.

— Я по-прежнему ее сын, и ты отлично знал, как со мной связаться.

— Замечательно, — сказал я, глядя на него в упор. — Зато мне ты больше не сын.

— Мне очень жаль, что ты так считаешь, — ответил он и принюхался: — Здесь затхлый воздух.

— Старые дома похожи на своих хозяев. И те, и другие отнюдь не в прекрасной форме.

— Вы могли бы переехать в другой дом, поменьше и поновее.

— Я состарился вместе с этим домом. К тому же далеко не каждый мечтает перебраться на эту твою распрекрасную Альфу как-ее-там, что бы ты себе ни воображал.

Он снова огляделся:

— А где мама?

— В твоей бывшей комнате.

Он повернулся и вышел в коридор.

— Ты его так и не поменял? — спросил он, кивнув на старый столик под зеркалом. — Он был совсем древним, еще когда я жил здесь.

— Это всего лишь стол. Выдерживает то, что я на него кладу. Большего от него не требуется.

Он посмотрел на потолок.

— И краска отслаивается.

— Я слишком стар, чтобы красить дом самому, а малярам надо платить. Моей пенсии на это не хватит.

Ничего не ответив, он пересек коридор. Я догнал его, когда он уже взялся за дверную ручку.

— Заперто? — удивился он.

— Иногда мама выходит погулять, а потом не помнит, как попасть обратно. — Я с горечью усмехнулся. — Еще несколько месяцев я, наверное, смогу держать ее здесь; потом придется поместить в пансионат.

Я произнес пароль, и дверь открылась.

Джулия полулежала на подушках, уставившись на пустой голографический экран у противоположной стены. Длинный седой локон, выбившись из прически, упал ей на левый глаз, но она не обращала на это никакого внимания — как и на то, что вечерние передачи давно закончились.

Я приказал ночнику включиться и осторожно поправил жене волосы. А выпрямившись, увидел, что сын с удивлением оглядывается по сторонам. На стенах висели голографические снимки, где он был запечатлен то в форме школьной баскетбольной команды, то в смокинге на выпускном балу, то с друзьями; на комоде стоял еще один снимок (правда, довольно пыльный), где он держал в руках кубок победителя студенческой викторины, а над комодом висел в рамочке его университетский диплом. Все стены были в его фотографиях и голографических снимках, начиная с младенчества; последний был сделан всего за месяц до того черного дня, когда он прошел через то, что Джулия называла Превращением. Я видел, как дрожит его лицо, когда он смотрел на памятные вещи своего детства и юности, и мне казалось, что я читаю его мысли: «Да они же превратили комнату в чертово святилище!». Что ж, он не ошибся, только эта комната была памятником нашему сыну, каким он когда-то был, а не тому жуткому существу, каким он стал. Да и Джулию я переселил сюда потому, что вещи из прошлого немного утешали ее, пусть этого прошлого она почти не помнила.

— Привет, Джордан, — улыбнулась она. — Как дела?

— Все в порядке, Джулия. Ты не возражаешь, если я выключу визор?

— Мне понравились передачи, — сказала она. — Как дела?

Я приказал экрану отключиться.

— Что, уже август?

— Нет, Джулия. Сегодня, как и вчера, февраль, — терпеливо пояснил я.

— Вот как… — Она задумчиво сдвинула брови. — А я решила, что август… — И снова приветливо улыбнулась. — Как дела?

Неожиданно наш сын шагнул вперед:

— Привет, мам.

Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

— Ты великолепно выглядишь.

Он потянулся к ней — я не успел его остановить — и взял за руку своими пальцами-прутиками.

— Я скучал по тебе, мам…

Казалось, он задыхается от волнения, хотя мне трудно было судить: музыкальный тон звонких трелей не изменился. Его речь была так непохожа на человеческую (я до сих пор не знаю, как мы ее понимали).

— Сегодня Хэллоуин? — спросила Джулия. — Ты нарядился на вечеринку?

— Нет, мама. Теперь я так выгляжу.

— Ну что ж, ты выглядишь очень хорошо. Красиво. — Она замолчала и нахмурилась. — Разве мы знакомы?

Он улыбнулся. Печально, как мне показалось.

— Когда-то были. Я твой сын.

Она с минуту молчала, мучительно пытаясь вспомнить.

— Кажется, у меня когда-то был мальчик, только я забыла его имя.

— Меня зовут Филип.

— Филип… Филип… — повторила она несколько раз, потом решительно покачала головой. — Нет, мне кажется, его звали Джордан.

— Джордан — это твой муж. А я твой сын.

— Ну да, когда-то у меня был мальчик…

С минуту на лице Джулии ничего не отражалось. Потом она спросила:

— Значит, сегодня Хэллоуин?

— Нет, — мягко сказал он. — Тебе нужно поспать. Мы поговорим утром.

— Хорошо, — согласилась она. — А мы знакомы?

— Я твой сын.

— Когда-то давно у меня, кажется, был сын, но… — Она помолчала. — Как дела?

Я видел, как по его серебристой щеке поползла прозрачная слеза. Он осторожно опустил ее руку поверх одеяла и отступил назад. Я включил визор, нашел круглосуточный канал, отрегулировал звук и, оставив Джулию бессмысленно таращиться на экран, вышел за Филипом в коридор и запер дверь.

Мы прошли в захламленную кухню с древней бытовой техникой и тремя треснувшими плитками на полу (в свое время каждый из нас кокнул по одной). Мне здесь было удобно и уютно, но, увидев, как Филип смотрит на обугленный край кухонного стола, который он нечаянно поджег еще ребенком, я на мгновение почувствовал себя неловко за то, что так и не удосужился его отремонтировать.