Журнал «Если» - «Если», 2001 № 12

Вдруг она захихикала, лицо сразу ожило, стало таким милым и лукавым.

— Вас в одинаковых колясочках возили, — сказала она.

— Нет, — ответил я. — Мы сразу родились взрослыми. Два года назад. Мы родились в том возрасте, в каком был наш донор, наш отец. Ему было восемнадцать, и его никто не знает.

— И вы ничего не знали?

— В следующий раз объясню, — пообещал я. — Кое-что знали, кое-чему нас учили. Мы — часть большой научной программы.

— А где Долли?

— Если заболел очень большой, знаменитый человек или очень нужный нашей стране, то мы приходим на помощь. Мы… отдаем свою печень, сердце, глаза, чтобы спасти человека.

— Но ведь так погибнуть можно!

— Нас было восемнадцать, а осталось десять.

— Это ужасно!

— Были такие стихи поэта Тихонова: «Не все ли равно, сказал он, где. Пожалуй, спокойней лежать в воде».

— Ты смеешься, да?

— Какой уж тут смех. В соседней палате лежит маршал, летчик, великий человек. Лешенька из нашего клона отдал ему свою печень.

— Да точно врешь!

И я подумал — вот она встанет, захочет проверить, пойдет в соседнюю палату, а там совсем другой, коммерческий пациент. Но она же не пойдет.

— И еще есть другой клон, женский. Там есть девушка, которую я люблю. Она должна завтра отдать тебе свое сердце.

— Помолчи ты со своими глупостями! А то я кричать буду.

— Почему?

— Потому что ты нарочно меня пугаешь. Тебе деньги нужны?

— Ты не веришь?

— Так я тебе и поверила!

— Ты откажешься от операции?

— Никогда не откажуся! Врешь ты все.

— Мою девушку зовут Дашей. Она на тебя немножко похожа. Только не умеет петь. А может, просто не училась петь.

— Так не бывает, — сказала Травиата. Да какая она Травиата — точно, Лариса.

— Почему?

— Потому что их всех давно бы посадили.

— Лариса, — сказал я. — Об этом же не пишут в газетах. Об этом вообще не говорят. Этого нет. И меня нет.

— А у тебя паспорт есть? — спросила Лариса.

— Он лежит в отделе безопасности Института, — сказал я. — Мне так говорили.

— Никто никогда не станет убивать человека.

— А для меня в этом не было ничего удивительного. Я только недавно подумал, что это неправильно. Нас так научили, что человек должен уметь жертвовать собой ради народа, ради родины. Ты знаешь об Александре Матросове, о Гастелло?

— Я знаю про японские харакири, — вдруг сказала Лариса.

— Ничего общего. У нас высокая цель. Я был в этом уверен, но сейчас уже не так уверен. Даже не из-за себя. А потому что моя Даша и ты — вы ничем не отличаетесь. Только ты свое уже пожила, и в «Мерседесе» каталась, и коттедж построила, а Дашка ничего не видела, но очень хочет выйти замуж и родить ребеночка.

— Ой, я тоже хочу ребеночка, — тихо сказала Травиата. — Только мне нельзя. — Она коснулась длинными тонкими пальцами груди слева, показывая, что виновато больное сердце.

— Ты откажешься от операции!

— Не говори глупостей, Ваня, — сказала она. — Ты псих, но должен понимать, никто меня слушать не будет. Они сделают как надо, даже если бы ты не придумывал, а в самом деле такая фабрика работала, чтобы из людей людей делать. Они же в этом никогда не признаются.

— Тогда уходи, — сказал я.

— Как так — уходи?

— Вставай и уходи.

— Мне нельзя вставать, я умру.

Ну почему я заранее все не продумал? Я решил было, что расскажу правду Травиате, она поймет и уйдет из Института. И Дашку не тронут.

— Но что мне делать? — взмолился я.

— Пускай Даша твоя уходит!

— Она не уйдет. Она мне, как и ты, не поверит.

— Это все твои фантазии. Нет никакой Даши…

— Откажись, а?

— А теперь я и не подумаю. Мне жить хочется, а ты все врешь.

— И пускай Даша умрет?

На мониторе ее сердце билось, как азбука Морзе, — часто и мелко…

— А если бы была, — произнесла Травиата с трудом. — Ой, как больно! Если бы была, я бы все равно согласилась. Я — великая певица, меня вся страна любит, а твоя Даша — искусственная овечка, которую и сделали специально для того, чтоб использовать…

Не знаю, что меня подняло с табуретки, на которой я сидел.

— Нет, — прошипел я, сам не слыша своих слов, — ты этого не сделаешь!

Я рванулся к ней, чтобы убить. Не верите? Я сам теперь не верю, но я хотел только одного — убить ее, чтобы спасти Дашку.

— Ой, как больно! — Она вяло отбивалась, а я отбросил ее руки, чтобы дотянуться до горла.

— Доктора… спаси…

Я клянусь, что не дотронулся до ее шеи.

Но она, видно, думала, что дотронулся.

Она затрепетала, мелко, с хрипом, и мне стало страшно, как будто я ее убил.

Все еще склоняясь над ней, я обернулся к монитору.

Его пересекала прямая линия, как граница моря.

Рот Ларисы был полуоткрыт, и глаза неподвижно смотрели на меня.

И тогда я понял, что убил ее.

Ее сердце было таким слабым, что ему хватило испуга.

Я кинулся бежать из палаты.

Через секунду пойдет сигнал с центрального пульта.

Я побежал в другую сторону, к нашему отделению.

Мимо операционных и палат.

И когда меня схватили охранники на входе в наше отделение, я уже пришел в себя настолько, что сообразил: Даша спасена. Сегодня спасена. Некому отдать ее сердце.

Меня там, в палате, не было. Умру, но не сознаюсь. Ведь Травиата умерла сама по себе.

Значит, мне повезло?

Меня били, толкали, и какой-то из них все повторял, что мне не жить на свете.

Они втолкнули меня в бельевую.

Там уже собрались все наши. Весь клон.

Избитые, в наручниках, некоторые в крови.

— Нас убьют? — спросил Рыжий Барбос у охранников.

— А ты как думал? — сказал полковник, который стоял в дверях за спинами своих подручных. Дверь захлопнулась.

— Ох мы и дрались! — радостно сообщил Костик. Слепой Кузьма сказал:

— Я палку о кого-то сломал.

Они говорили все вместе, им так хотелось похвастаться своим новым бойцовским статусом. Они не понимали, что нас в самом деле лучше убить. Нужен несчастный случай — пожар или пищевое отравление. Но чтобы мы исчезли. Я хотел сказать, что мы должны дорого отдать свою жизнь. Так говорится в кино.

Но дверь открылась — и трех минут ведь не прошло с начала моего заточения.

Там стоял доктор Блох.

Пьяный, но не настолько пьяный, как утром.

— Выходи, узники тела и совести, — загадочно заявил он. Мы вышли, но осторожно, как выходит к кормушке битая псина.

— Вам все равно не поверят, но жить будете.

Из кабинета Григория Сергеевича вынесли носилки. Носилки были покрыты простыней, и головы не видно.

— Как так? — спросил Костик.

— Цианистый калий, — пояснил Блох.

— А можно в женское отделение? — спросил я.

— И не мечтай. Ты далеко не уйдешь. Тебя перехватят. И могут убить.

— При попытке к бегству, — глупо засмеялся Костик. Но я не обиделся. Костик был напуган.