Елизавета Манова - Один из многих на дорогах тьмы

Но Владычица Ночи не стала меня пугать, просто меня провели в высокий покой без окон, где от светильников было светло, как днем, и величавая женщина в белых одеждах отослала служительницу и велела мне подойти.

И тогда я снял повязку с лица.

Она долго вглядывалась в меня, и голос ее дрогнул, когда она спросила:

- Кто твоя мать?

- Аэна, дочь Лодаса.

И вдруг она засмеялась счастливым девичьим смехом.

- О радость! - сказала она. - Ты здесь, потерянное дитя, источник всех упований! О, наконец, ты здесь! - сказала она, - тот, о ком мы молились! Обличьем ты подобен отцу, но взгляд твой отмечен Ночью! Жива ли Аэна? - спросила она. - Какая земля вас укрыла?

- Такема, - ответил я неохотно. - Мать моя жива и блюдет вдовство.

- Садись, мой мальчик, - сказала она, и сама опустилась в высокое кресло. - Как тебя нарекли, и какое имя ты носишь в страшном мире?

- Торкас, приемный сын Вастаса.

- Рассказывай! - попросила она. - Что привело тебя в Ланнеран?

И я рассказал, как велел мне Он, что меня преследует неведомый враг. Я не могу себя защитить, потому что не знаю, кто он, и боюсь навлечь беду на Такему.

Она слушала, кивала и разглядывала меня; непонятное было у нее лицо: старое, но молодое. И голос у нее был свежий и юный, и я подумал: неужели он прав? Неужели это и есть мой враг - враг всех людей, что живут на свете?

- Торкас, - вдруг спросила она. - Что с тобой? Ты меня боишься?

Он не стал говорить за меня, и я ответил честно:

- Я не знаю, может быть, ты и есть мой враг.

- Нет, - сказала она, не удивившись. - Это не я. Я знаю, кому нужна твоя смерть, но я не знаю, как он себя называет и где он таится. Ты многое чуешь, - сказала она, - но ты ничего не знаешь. Есть очень древнее знание, Торкас, - еще тех времен, когда Отец и Мать согласно правили миром, и еще не разошлись пути людей и богов. Мы его сохранили, но непомерной ценой. Наша сила и власть кончаются за воротами храма. Никакое Зло не может ворваться в Дом - но мы бессильны против Зла за пределами Дома. Недаром мы ждали тебя, - сказала она. - Ты - единственный, кто может его победить. Пойдем, - сказала она, и горячей легкой рукой сжала мою ладонь. - Если ты и есть тот, кого мы ждем, для тебя зазвучит Оракул Ночи, и мы узнаем свою судьбу!

И она повела меня вниз, все вниз и вниз, по бесконечной лестнице из гладкого камня. Я насчитал две сотни ступеней, а потом перестал считать. Здесь стояла тьма, такая глубокая тьма, что в глазах мелькали зеленые искры.

- Не удивляйся, - тихо сказала жрица. - Здесь святилище Изначальной Тьмы, той, откуда пришли мы и куда уйдем. Торкас! - сказала она. - В Доме Матери много Тайн, но нет сокровеннее этой. Немногие могут сюда спуститься. И не все из немногих могут вернуться в Свет.

И Другой вдруг опять появился во мне. Он ничего не сказал, просто что-то в нас изменилось.

Лестница кончилась, а мы все шли в темноте, жрица вела меня уверенно, как при свете. А потом я услышал Голос.

Он был, как шум бегущей воды, как ветер, плачущий среди скал, как дальний звук боевой трубы. Он родился вкрадчивый, еле слышный, а потом вдруг обрушился на меня - громом, болью, холодом и огнем.

И снова Другой меня заслонил; он был вокруг, как стена, он все забрал: огонь и холод, и боль, но голос Тьмы просочился сквозь стену, такой прекрасный, такой зовущий, он обещал, он упрашивал, он молил, и я не мог... я пошел за ним.

- Торкас! - отчаянно крикнул Он. - Торкас! Держись! - но я уходил, и он всей силой своей, всей своей волей не властен был меня задержать.

- Торкас, борись! - молил он, и я попробовал сопротивляться, но я не мог, голос Ночи был сильнее меня.

- Мама! - позвал я. - Мама! - и мир вокруг зашатался, и что-то огромное, темное рухнуло на меня...

Рев разъяренного зверя - Безымянный понял, что он один. Черный удар раскаленной злобы - стены дрогнули и качнулся пол; жрица рухнула на колени, прижимая ладони к лицу.

Бог бушевал: он больше не защищался, он разил, он рушил, он убивал. Он был черное пламя, он был средоточие тысяч смертей, он разил прямо в сердце Великой Тьмы, и она исходила болью от страшных ударов, корчилась, поддавалась, отступала назад...

Все рухнуло, все погибло, уже ничего не исправить...

- Мать! - воззвала она. - Великая Мать! Смирись! Мать! - взмолилась она, - смирись, он тебя убьет!

И святилище опустело. Только облако жгучего мрака, только боль...

- А! - сказал бог, - ты жива? Жаль. Ничего, ты скоро подохнешь. Подыхайте все, - сказал бог. - Не стоит моего мальчика ваш поганый мир...

Он замолчал, он уже уходил, и тогда она закричала.

- Бог! - кричала она. - Великий бог! Смилуйся! Пощади!

Но он только злобно засмеялся в ответ.

Она не сумела встать и поползла за ним.

- Боже! - кричала она, - погоди! Послушай, Мать говорит со мной! Боже! - кричала она. - Торкас не умер!

И он остановился.

- Бог! Мой великий бог, я не знала, что вас двое, и Изначальная Тьма разделила вас. Твой сын будет жив, если ты сумеешь уйти!

- Хороший совет! - прорычал он. - Чтобы уйти, я должен убить его тело!

- Нет! - сказала она. - Нет! Послушай, - сказала она, - я не знаю, что это значит. Слова лишь приходят ко мне, и я повторяю их. Мера за меру, - сказала она. - Мир спасенный за мир убитый. Ты - свой судья и палач, отдай же свой долг и отпусти себя на свободу. Ты получишь свободу, сказала она, - а сын твой получит жизнь.

Он вдруг оказался рядом, схватил ее за плечо и поднял с земли, как обрывок ткани.

- Гляди в глаза! - приказал он, и она ответила с жалкой улыбкой:

- Я не вижу тебя.

- Я тебя вижу, - сказал он угрюмо, и черное пламя коснулось ее. Тяжелая, душная, темная сила сдавила ее, как огромный кулак.

И отпустила.

Бог ушел.

Была беспросветная ночь, когда он вышел из храма. Он не думал, что это длилось так долго. У Вечности нет часов.

Он шел один... один... один... только он, и одиночество было страшнее всякой боли. Века одиночества - и коротенький миг теплоты. Лучше бы сотня смертей, чем эта потеря. Это я виноват, подумал он горько, это я его погубил...

Он шел - и боль бушевала в нем. Дурак, я думал, что боль мне уже не страшна. Я просто забыл, что есть и другая боль. Боль вины, боль потери, боль последней разлуки... Я его потерял, горько подумал он. Даже если старуха не врет, я никогда его не услышу. Никогда мы не будем вместе только я или только он...

Он заставил себя остановиться. Он не мог одолеть эту боль. Он просто стоял и ждал, когда она чуть притупится, пока можно будет терпеть. И когда стало чуточку легче, он сказал себе:

- Ладно! Пускай это будет он. Я заплачу свою цену.

Он помедлил, невольно всматриваясь в себя, безнадежно на что-то надеясь. Всей тоской своей, всей болью своей потери он пытался пробиться туда, где скрыт от него Торкас. И на миг ему почудился отзвук! Словно что-то вздрогнуло рядом, словно кто-то шепнул: