Андреас Эшбах - Триллион евро

— Ты должен извинить меня, Хуан. Мне надо заняться вон теми бельгийцами, а то у них такой потерянный вид.

— Да уж ты обо мне не беспокойся. Ты же знаешь, когда мне есть что выпить и поесть, скучно мне не бывает, — сказал Меркадер и дружелюбно подтолкнул друга в спину. Поглядев вслед рослому силуэту Тофоля, когда тот шёл в сторону группки гостей, он пожал плечами, сунул себе в рот очередное канапе и задумался о том, каково бы ему было чувствовать себя хозяином нового тела. Наверное, что-то схожее с ощущением, когда сидишь за рулём новенького, только что с завода, «Феррари». А то и лучше.

Как всегда, он проснулся в серебристой полутьме, окружённый такой глубокой тишиной, что мог отчётливо слышать море и шелест пальмовых листьев от ночного бриза. Он потянулся всем телом и поворочался в кровати, чтобы в полной мере насладиться новым, волнующим ощущением от прикосновения шёлковых простыней к обнажённой коже. И опять, как уже не раз, удивился, что старик, который пожелал иметь новое, молодое тело, из ночи в ночь спит один, без женщины: кровать, когда он просыпался, всегда была пуста. Если в доме и есть женщина, она явно спит в другой комнате — может быть, как раз для того, чтобы он её не увидел.

Он тихо встал и подошёл к книжному шкафу, где висел календарь. Требовалось двадцать шагов, чтобы пересечь комнату, под ногами он чувствовал мягкий ворс дорогого ковра, на который у арабской девушки-вязальщицы ушло целых пять или шесть лет. Календарь показывал следующий день, и это его успокоило, как успокаивало каждую ночь. Несмотря на заверения доктора Мендозы, его всё ещё тревожили смутные страхи, что когда-нибудь в его пробуждениях появятся большие пропуски. В своих кошмарах он видел себя перед календарём, из которого исчезли целые недели, а то и месяцы, когда он не осознавал своё существование. Он с облегчением вздохнул, накинул на плечи халат, достойный короля, и спустился по широкой лестнице в гостиную, большое окно которой смотрело в сад. Он не испытывал ни голода, ни жажды, ни малейшей усталости.

Медленно пересёк огромный салон, по пути беря со столов или с полок какие-нибудь предметы и потом снова ставя их на место, — несомненно, ценные вещи, но для него не имеющие никакого значения.

Он остановился перед зеркалом и долгое время смотрел на своё отражение. Он узнал себя, поздоровался с собой и упоённо погрузился в созерцание этого несомненного доказательства своего существования, — эта привычка стала ритуалом его ночного уединения, его одинокой, безмолвной жизни.

Свет луны падал в окно и превращал мир в чёрно-белую фотографию, а его самого — в тень среди теней, в негатив, который ещё не проявился, в призрачную возможность существования, которой никогда не стать реальностью.

Он оторвался от зеркала и взбежал через две ступеньки по лестнице в гардеробную. Там открыл шкаф, надел рубашку и брюки — изящные и дорогие предметы одежды, которые великолепно сидели на нём, но принадлежали не ему, как и все остальные ценные предметы, включая кровать, на которой он спал, и дом, в котором он каждую ночь просыпался, как вампир, лишённый жажды крови.

Он торопился выйти из дома, чтобы пройтись под открытым небом, стремился на волю, пусть эта воля и ограничивалась одиноким пляжем в конце огромного сада и несколькими пустынными улицами, ограждёнными высокими стенами и искусными коваными решётками, равно как и бесчисленными видеокамерами наблюдения. Он знал, что как только двинется в путь, за ним на некотором расстоянии последуют двое мужчин в униформе, но к этому он давно привык. Они тоже были куплены человеком, которому принадлежала эта вилла. Правда, куплены не таким радикальным образом, как он, поскольку всегда могли уйти с этой работы по своему желанию, но их работа была не менее ответственной. Если с его телом что-то случится, им придётся дорого за это заплатить.

Он сунул в карман брюк ключ на серебряной цепочке, который всегда лежал на ночном столике, и снова спустился вниз, стараясь не производить шума, хотя знал — и это знание его порой забавляло, — что хозяин дома не проснётся, какого бы шума он ни наделал. В некотором роде он сам и был этим хозяином дома, ведь это его собственное тело спало на шёлковых простынях, с которых он только что поднялся.

Луна нарисовала дорожку на глади моря, и песок на пляже фосфоресцировал под её светом. Здесь не было ни души, если не считать двух телохранителей. В одну из следующих ночей он прихватит полотенце и искупается в море, — сама мысль о проблеме, которую он создаст тем самым для этих горилл, рассмешила его. Пожалуй, они почувствуют себя обязанными охранять его вблизи и тоже бросятся в воду.

Он гулял целый час и затем решил вернуться в дом. Хотелось ещё оставить себе время, чтобы взять из кухни чего-нибудь выпить или съесть, — не потому, что был голоден, а просто из желания сознательно пожевать что-нибудь, что оставит хоть какие-то вкусовые ощущения.

Он как раз проходил под гигантскими деревьями омбу в саду перед домом, когда ему почудилось, что на краю бассейна мелькнула тень. Не будучи уверенным, он спрятался за стволом дерева и выглянул оттуда. Это действительно была женщина, серебристый силуэт в халате. Она сбросила с себя халат и очень медленно стала спускаться по ступеням широкой мраморной лестницы в воду. Молодая темнокожая женщина с длинными волнистыми волосами.

У него пересохло во рту. Значит, женщина в доме всё-таки есть. Женщина, ради которой старик захотел себе молодое тело.

На несколько минут он замер в неподвижности, спрятавшись в тени, и растерянно наблюдал, как она играла в воде. Он ждал, когда она перестанет плескаться, чтобы ему уместно было показаться из-за дерева и заговорить с ней, и вместе с тем он хотел, чтобы она никогда не переставала, чтобы ночь никогда не кончалась, чтобы он мог смотреть и смотреть, как она плещется, разбрызгивая вокруг серебряные капли.

Потом девушка вышла из воды, повернулась к нему спиной, и он двинулся вперёд, одновременно и боясь этой встречи, и желая её.

— Добрый вечер, — сказал он по-французски, на единственном иностранном языке, каким владел.

Она обернулась к нему, испуганная и сконфуженная.

— Добрый вечер, мадам, — повторил он, надеясь, что его голос, хриплый оттого, что он уже так давно им не пользовался, звучит не угрожающе.

Она поспешно накинула халат и, когда он уже думал, что она убежит, не ответив, снова повернулась к нему с улыбкой.

— А мы знакомы, ты не помнишь? — спросила она, к его великому удивлению, и тоже по-французски. — Мы знакомы по санаторию. Я была в том же зале ожидания, когда ты… когда они тебя забрали. Вспомнил теперь?

— Ты меня перекрестила, когда я уходил, верно?