Андрей Годар - Под тенью феникса

Насмотревшись на это, я ощутил себя чужим, случайным существом среди окружавшего безмолвия. Конечно, очень скоро смерть заявит свои права и на меня, одним из многих неведомых мне способов. Содрогнувшись, я вспомнил о пистолете, что сжимал в руке – увесистый кусок металла, который напомнил мне о том, что говорил Мигель. Я не должен был умереть, и вот эта штука была символом борьбы, которую нужно будет вести. А также правом на будущее, вроде билета на поезд, покидающий проклятые земли. Единственное, что может пистолет – это ранить и убивать, защищая своего хозяина. Я смотрел на него, вертя в руках и так и сяк, и своими очертаниями, своим цветом, своей тяжестью он твердил мне одно:«Борись». Во всём видимом мире были толькоя, Смерть и вот это «Борись». Трудно и страшно. Но больше ничего не остаётся.

Борись.

Я полез в кусты и после недолгих поисков нашарил в кучке сухого мусора магазин с патронами.

Вставить его в рукоять правильным образом оказалось несложно. Что дальше? Дальше в кино всегда взводили затвор. Я попробовал, но мне удалось только немного оттянуть его. Попробовал снова, и получилось ещё хуже. Снова и снова – он едва сдвигался. Что же теперь – не судьба? Шанс утрачен ввиду невозможности его реализовать?

Борись. Вижу дерево с торчащим небольшим сучком. Подхожу, вешаю пистолет на сучок за спусковую скобу, обеими руками вцепляюсь в кожух и резко откидываюсь назад, чуть не повисая в воздухе. Щелчок! Пружина взведена. Пистолет будто прибавляет в весе из-за переполняющей его готовности в любой момент выпустить огонь и гром и разящий на своём пути кусочек металла. Изза боязни случайно выстрелить, я беру его за ствол, точнее за прикрывающий его кожух, вроде как молоток, и разглядываю. Вроде понятно, вот спусковой крючок, вот кнопка выброса магазина, с которой я некоторое время играюсь. Вот флажковый переключатель непонятного назначения, может указывать на отметки в виде одной или двух белых точек. Щёлкаю его туда-сюда, ничего не происходит. На рукоятке в эдакой загогулине красуется надпись «Лок», то есть «замок» поанглийски. Что и для чего здесь запирается, мне было непонятно совершенно, ну и Бог с ним.

Входить в здание закусочной не хотелось. Так, совершенно по-детски, было страшно. Но рано или поздно сделать это было нужно – хотя бы потому, что желудок уже скручивало от голода. Потянул время, походил вокруг да около, чуть позаглядывал внутрь, привставая на цыпочках. Не увидел ничего, кроме низкого потолка с лампами и труб вентиляции. Тогда я открыл дверь, вошёл внутрь и, что называется, обмер. Постепенно так обмер, секунды за три, пока до сознания доходило окружающее.

Внутри были люди. Немало, около десятка, может. Трое сидело за столиками, остальные лежали в проходах. Они были в обычных, нормально выглядящих одеждах, с обычными же волосами, и, если бы один из них не лежал на полу прямо в двух метрах от входа, лицом в мою сторону, я бы далеко не сразу увидел, что…

Их кожа была грязно-серого цвета, сухой и сплошь покрытой широкими трещинами. Тело, которое лежало прямо возле входа и будто смотрело на меня, скалило зубы в самой жуткой на свете улыбке

– да и не улыбка это была, а просто щёки до предела разъехались в стороны, а губы вверх и вниз, и оставался только огромный оскал с одним металлическим зубом посередине. Брови уехали чёрти куда вверх, до самых волос, собрав всю кожу лба в мелкую гармошку, а глаза… Ох, глаза были вытаращены, как будто изнутри черепа их пальцем выталкивали. Правый глаз ещё и закатился кверху, а левый вовсе лопнул посередине, была только дырка вроде как на гнилом яблоке. И это было, наверное, к лучшему: не знаю, что было бы с моим сердцем, если бы вдруг этот тип смотрел прямо на меня. Его ноги были согнуты в коленях и поджаты назад, а руки выставлены вперёд и скрючены так, что казалось, правой он прижимал к груди какой-то невидимый предмет, а левой, с чуть отогнутым указательным пальцем, тянулся ко рту, как будто говоря:«Посмотрите на лицо!

Кажется, с ним что-то не в порядке!».

Пальцы были скрючены, все мышцы, где их обычно видно под кожей, проступали, будто тело было набито изнутри округлыми булыжниками. Всё, что только могло напрячься в человеческом теле, было напряжено и перенапряжено, и зафиксировано так навеки. Мемориал невероятной боли, испытать подобную которой другим способом вовсе невозможно.

Так я в первый раз увидел человека, поджаренного этим излучением с орбиты. Я даже не то чтобы отпрыгнул назад – меня как невидимым локомотивом снесло, зацепился пятками за порог и вылетел наружу. Но в полёте успел мельком разглядеть и остальных людей: каждый из них был скрючен и вывернут на свой манер. Кто-то вытянул руки прямо перед собой, открыл рот и выпростал язык; кто-то поджал колени к груди и обхватил плечо и голову руками, так что стал похож на гигантское яйцо; кого-то растопырило так, будто каждая часть его тела пыталась убежать прочь, все в разные стороны. А за столиком возле окна, кажется, я заметил совсем небольшой комок, в красном платьице и с русыми кудрями.

Невозможно даже отдалённо представить муки, в которых умирали эти люди. Ия, честное слово, до сих пор не представляю, что происходило в головах существ, которые придумали такой способ уничтожения. Насколько нужно ненавидеть жизнь как таковую, и наслаждаться чужим страданием!

Ведь в городах были не только мужчины, женщины, дети и старики. Были животные, птицы, рыбы, насекомые…Чёрт побери, даже бактерии! Миллиарды миллиардов живых существ умирали, превратившись в тугие клубки боли! Ох, не могу просто так спокойно об этом думать, в голове не укладывается.

И вот я лежу на асфальте, зажмурив глаза так, что больно стало, и боюсь пошевелиться. Мне кажется, что все эти люди сейчас только и думают о том, что вот он я живой и совсем рядом, в то время как они – мёртвые. И они не просто раскрывают рты и скалятся, а зовут меня к себе. И руки тянут вперёд, чтобы забрать меня туда, где они теперь будут находиться вечно, в царство ужаса и боли. Ещё чуть-чуть и раздастся шёрох: это они подползают ко мне. Но вот я жду минуту, вторую, а ничего не шуршит. Я приоткрываю глаз и ожидаю увидеть, как эти несчастные обступили меня со всех сторон, испепеляют полным укоризны взглядом, но ничего такого не наблюдаю – только серое небо и полосатый навес. Приподнимаю голову и вижу внутри помещения те же тела, только из-за ракурса не видно лиц. Есть время, не паникуя, привыкнуть к этому зрелищу, а также к тому, что никто из лежащих не собирается шевелиться, а тем более ползать или хватать меня. Я встал, поднял пистолет, и медленно пошёл вдоль здания, в сторону чёрного хода. Держать пистолет вскинутым, конечно, не получалось – так и таскал его дальше, держа за ствол.