Феликс Пальма - Карта времени

Эндрю слушал кузена с прежним недоверием.

— И все же это было очень увлекательно, — продолжал Чарльз. — Весьма волнующее ощущение. Мадлен уже успела порекомендовать Мюррея всем своим подругам. Ей особенно приглянулись сапоги солдат человеческой армии. Она хотела купить такие в Париже, но не нашла. К несчастью, путешествие было совсем коротким.

Эндрю заглянул в объявление, обещавшее ровно то же самое, о чем говорил Чарльз.

— Я все равно не верю… — пробормотал он.

— Это вполне естественно, брат. Однако, пока ты бродил по Гайд-парку в компании призраков прошлого, мир не стоял на месте. Время идет, хоть ты этого и не замечаешь. И каким бы странным тебе это ни казалось, в салонах теперь только и говорят что о путешествиях в четвертое измерение. Они вошли в моду весной, после того романа.

— Романа? — переспросил сбитый с толку Эндрю.

— Ну да! «Машина времени» Герберта Уэллса. Между прочим, я тебе его давал. Ты так и не прочел?

С тех пор как Эндрю наотрез отказался сопровождать Чарльза в скитаниях по пабам и борделям и заперся дома, Уинслоу сменил тактику и стал снабжать кузена книгами, в основном новыми романами малоизвестных авторов, которые, следуя чаяниям эпохи прогресса, сочиняли истории о невиданных машинах, способных творить любые чудеса. Французы вслед за Жюлем Верном называли такие книжки «невероятными путешествиями», однако британские издатели придумали термин «научные романы», а публика охотно подхватила его и стала применять к любым книгам, в которых фантастические события оправдывались научными допущениями. Подобные романы, наследующие сочинениям Лукиана из Самосаты и Бержерака, без труда вытеснили старомодные истории о призраках и зачарованных замках. Из диковинных устройств, порожденных буйной писательской фантазией, Эндрю больше всего запомнился противокошмарный шлем, приводимый в действие маленькой паровой машиной, который отгонял от спящего дурные сновидения и насылал приятные. Была еще леденящая душу история об ученом-еврее, который изобрел машину для увеличения предметов и испытал ее на насекомых: описание нашествия на Лондон мух размером с дирижабль, способных разрушать здания и сгибать башни взмахом крыла, производило сильное впечатление, несмотря на явную нелепость. В другое время Эндрю глотал бы такие книжки в один присест, однако, утратив связь с реальным миром, он перестал интересоваться и миром литературы. Молодой человек больше не нуждался в обезболивающих снадобьях, он привык без страха смотреть в бездну и не желал, чтобы Чарльз подбирался к нему окольными литературными путями. Харрингтон подозревал, что книга некоего Уэллса до сих пор валяется в его шкафу среди других едва пролистанных романов.

Чарльз театрально заломил руки, сокрушаясь о невежестве кузена, уселся на стул, поставил напротив еще один и жестом пригласил Эндрю садиться. Слегка наклонившись вперед, словно приходской священник, готовый исповедовать прихожанина, он начал пересказывать сюжет романа, не так давно взбудоражившего всю Англию. Эндрю слушал без особого интереса. Главный герой книги изобрел машину времени. Простым нажатием рычажка он перенесся в далекое будущее, где его изумленному взгляду предстали прыткие, как зайцы, улитки, деревья, внезапно выраставшие из-под земли, танцующие в небе звезды и ночь, в один миг сменявшая день… В невообразимом 802 701 году на нашей планете жили две во всем противоположные друг другу расы: прекрасные, ни на что не годные элои, обитавшие на поверхности земли, и чудовищные морлоки, которые прятались в подземных пещерах. Услышав об этом, Эндрю скривился от омерзения, а Чарльз слегка улыбнулся и поспешил добавить, что важен не сюжет как таковой, а едкая сатира на современное общество. Англичан же больше всего поразило то, что Уэллс предложил рассматривать время как четвертое измерение, своеобразный туннель, по которому можно передвигаться.

— В мире, как известно, есть три измерения, — объяснял Чарльз, задумчиво вертя в руках шляпу. — Длина, высота и ширина. Но, для того чтобы предмет мог существовать, для того чтобы мы могли лицезреть эту шляпу здесь и сейчас, требуется еще одно — протяженность. Вещи не только занимают пространство, но и длятся во времени. Шляпа есть не только здесь, но и сейчас, потому мы ее и видим. Получается, что все мы живем в четырехмерной вселенной. Но если предположить, что время — такое же измерение, как и все остальные, отчего в нем нельзя перемещаться? В принципе, именно этим мы и занимаемся. Ты, я, наши шляпы: все, что есть в мире, медленно и неуклонно движется вперед, приближаясь к собственной смерти. Уэллс задается вопросом: почему нельзя ускорить это движение, а то и вовсе развернуться и пойти обратно, к тому, что мы привыкли называть прошлым и что на самом деле всего лишь очередной моток нити в клубке? Если время — одно из измерений, почему в нем нельзя перемещаться с такой же легкостью, как в остальных?

Чрезвычайно довольный собственной речью, Чарльз бросил шляпу обратно на кровать. Подождав, пока Эндрю осмыслит сказанное, он продолжал:

— Признаться, когда я прочел книгу, все это показалось мне не более чем затейливой фантазией, я и представить не мог, что такое допустимо с точки зрения науки. Должен сказать, Эндрю, роман произвел настоящий фурор, о нем говорили буквально все. В клубах, в салонах, в университетах, на фабриках во время перерыва. Никого не интересовали ни кризис в Соединенных Штатах и его последствия для Англии, ни картины Уотерхауса, ни пьесы Оскара Уайльда. Все кому не лень спорили, можно ли путешествовать во времени. Даже женщины. Рассуждения о том, что ждет нас в будущем, делали пятичасовое чаепитие не таким уж скучным занятием. В основном это были разговоры в пользу бедных, которые ни к чему не вели, но вот научное сообщество, кажется, всерьез заинтересовалось новой проблемой, кое-что даже стало попадать в газеты. Как бы то ни было, фантазии Уэллса легли на благодатную почву: кому из нас не хотелось бы увидеть грядущее своими глазами, проникнуть дальше, расширить границы своего краткого и эфемерного существования. Всем хочется попасть в будущее, и двухтысячный год выбран не случайно; совершенно ясно, что за столетие человечество успеет изобрести все, что угодно, и наш мир станет удивительным волшебным местом, возможно даже пригодным для жилья. Сначала все это казалось забавной игрой, безумной фантазией. Но в прошлом октябре открылись «Путешествия во времени Мюррея». О новой затее трубили на всех углах, писали в газетах, афиши на улицах возвещали: Гиллиам Мюррей может воплотить наши мечты, может отправить нас в двухтысячный год. Билеты стоили целое состояние, но за ними немедленно выстроились очереди. Даже те, кто еще вчера утверждал, что путешествовать во времени немыслимо, ждали у дверей конторы с горящими глазами, словно дети, которым пообещали чудо. Никто не хотел пропустить такое событие. Нам с Мадлен не удалось попасть в первую экспедицию — только во вторую. И мы действительно отправились в будущее, Эндрю. Я — тот, кого ты сейчас видишь перед собой, — проник на сто пять лет вперед и вернулся обратно. Мое пальто до сих пор пахнет пеплом войны будущего, камешек, который я тайком подобрал на мостовой, лежит за стеклом в моей гостиной рядом с шиферовскими подносами, как частица грядущего в нашем еще мирном Лондоне.