Павел Искра - Тропа тайкера

— Про Тайку… — чуть опустив голову, Профессор задумался, — Это не байка. Это только так выглядит. Если хотите, расскажу, может, Данг чего и подскажет. Только чур не смеяться, это для меня очень личное…

— Даже и не думай, — совершенно неестественным для себя серьезным голосом заверил его Арамис, — Это я только с виду такой клоун, а в душе я серьезен, как директор похоронного бюро.

Хмыкнув в ответ этой шутке, Профессор закурил сигарету и начал рассказ:

— Это случилось давно, еще на том свете. Мы жили в Вербилках, такой маленький городок под Москвой, мне семь лет всего было. И вот — зима, мороз градусов тридцать, у меня двухсторонний плеврит. Температура сорок один и выше. И прямо так сразу — в один день. Мать вызвала «скорую», та пока приехала, пока довезла нас в Талдом, у нас ведь больницы не было. Я-то уже ничего не соображал, ничего не помню, как забирали, как ехали, а ехать туда километров двадцать пять. Мать потом говорила, что в приемном покое градусник показал сорок два, врачи молчали и сочувственно на нее смотрели.

А я помню, что лежу я в реанимации один-одинешенек, и вдруг открывается дверь, и входит в палату девушка в белом халате. Чемоданчик еще у нее был, но не докторский, а типа черного дипломата. Подходит к моей кровати, садится и смотрит в глаза взглядом таким…

— Так каким все-таки взглядом? — воспользовавшись паузой, спросил Философ. — Я все никак не пойму. Добрым?

— Нет, не сказал бы. Хотя… Под словом «добрый» часто подразумевают «жалостливый», как у тех врачей, наверное. А тут никакой жалости. Злостью там или жестокостью тоже не пахло. Нет, не скажу…

— Да продолжай ты, — махнул рукой Арамис.

— Потом она достала из дипломата шприц, сделала мне укол в вену, и обмотала локоть правой руки клейкой лентой.

— Это еще зачем?

— Не знаю. Да и не простая это лента была. Ведь если так обмотать локоть, мешать же будет, кожа там преет, сгибать руку неудобно станет, верно? А тут ничего, я даже и не чувствовал эту ленту на руке.

— А что девушка?

— Взяла чемоданчик и ушла. А через два часа я был совершенно здоров.

— Не может быть.

— Это зафиксировано в моей истории болезни. Меня, правда, там еще неделю держали, собрали целый консилиум, профессор какой-то из Москвы приезжал. А я скакал по всем коридорам и этажам, и хотел найти ту девушку. Приставал к медсестрам, врачам — никто такую не знает.

— Кстати, а как она выглядит?

— Не могу описать. Помню только, что красивая, но как именно — нет, в самых общих чертах, конечно, но таких девушек много. А конкретно — все ускользает. Ну тогда-то я ее точно помнил, часами ее всем описывал — все только плечами пожимали. Мол, с такой температурой что угодно может привидеться, благодари Бога, что видение красавицей оказалось. Но выздоровление-то налицо. И выписали в конце концов. А когда меня забирали домой, от отца я узнал еще одну историю… — Профессор уже допил свой коктейль и взмахом руки потребовал следующий.

— В то самое время, когда меня забирали в больницу, отец в рейсе был. Он ведь шоферил на грузовике, знать про мою болезнь не знал, и вез в Талдом какой-то груз из Москвы. Мороз был лютый, машин на дороге почти не было. И вдруг видит — лежит на обочине в снегу девушка, в одном летнем платье…

— Та самая? — не удержался Арамис.

— Да подожди, дай доскажу. Он остановил машину — подошел, она сама уже белая, как тот снег, может, уже замерзла. Отец отнес ее в кабину, раздел, растер спиртом — у него под сиденьем всегда было, видит — оживает. Он еще растирать. Она очнулась, ничуть не смутившись, одела это платьице, сказала «спасибо» и спросила, куда он едет. И когда узнала, что в Талдом, ответила, что как раз там живет. На вопрос, что с ней случилось, объяснила, что ждала автобус, кто-то на нее напал, оглушил, и больше ничего не помнит. И ничего особо не чувствует — видно, только раздели и все. И выглядела при этом уже совсем здоровой. Ну, отец дал ей свою телогрейку, в кабине все-таки холодно, довез до Талдома, спросил, не надо ли в больницу. Она сказала, что нет, вот как раз ее дом. Отдала телогрейку, еще раз поблагодарила и вышла из кабины.

— А ты как раз тогда лежал в больнице?

— Да, только отец-то это не знал. Сдал груз по накладной и уехал домой. А там никого. Соседи ему рассказали, он опять в Талдом. А я уже живой и здоровый. Но в тот день он мне ничего про это не рассказывал. Только потом…

— Так все-таки это была та девушка? — повторил свой вопрос Арамис.

— Мы тогда сравнивали их. Чем-то похожи, чем-то нет. Обе красивые. Но моя — длинноволосая шатенка, а у отца — блондинка с прической карэ. Но это ладно, некоторые парики несколько раз в день меняют. А цвет глаз — у моей зеленые, у той — небесно-голубые. А тогда ведь контактных линз не было.

— Ты ее еще хоть раз видел? — спросил Данг.

— Да… — помрачнел Профессор, — Как раз перу тем, как попасть сюда. Уже через много лет. Когда срочную служил, в автороте. Грузовик мне попался до того раздолбанный, день ездишь, день чинишь. От него вообще все на ходу отлетало. Еду я как-то по ночному городу — картошку, что ли, в часть вез. И на перекрестке глохнет мотор. Хорошо хоть ночь, никто не мешает. А я уже знаю, что это надолго. Не спеша вылез, поставил знак аварийной остановки, достал комплект ключей, переноску под открытым капотом пристроил — и стал вдумчиво ковыряться. Вижу — дело труба — подшипники на трамблере полетели, а менять не на что. Что делать? Идти пешком в часть? Все склады закрыты, в гаражах хрен кто что даст — там ведь все тащат друг у друга прямо из-под рук, а я еще молодой тогда был… Вдруг женский голос: «Довези до улицы Ленина». Я так же, не вылезая из-под капота, отвечаю, что конечно отвез бы, тем более по дороге, да вот машина теперь долго никуда не поедет. «Поедет» — это было сказано так уверенно, что у меня что-то екнуло внутри. И тут слышу — стук каблучка уже на подножке. Дверь открывается — да не моя, а та, для пассажира. Тут у меня уже все похолодело — дело было в том, что та дверь вообще снаружи не открывалась, кнопка была заклинена. Если, скажем, офицер со мной едет, я ему дверь изнутри открывал.

Выбираюсь из-под капота, смотрю — она…

— Ты же не помнишь, как она выглядит? — уточнил Арамис.

— Верно. Но тогда я ее сразу узнал. Она и никакая другая. И сразу спокойно так стало, я сразу закрыл капот, убрал инструменты с треугольником на место и сел за руль. Завелась с пол-тыка. А она сидит, улыбается, как Джоконда. Глаза только серьезные. Довез я ее, конечно, куда просила. А по дороге она сказала, чтобы тридцатого числа я никуда не выезжал. Я зарекся, что перед этим загашусь куда угодно, хоть в санчасть, хоть на губу, хоть в наряд. Или в самоволку уйду. Но тут новая напасть — списали мою колымагу. И поручили возить начштаба полка на УАЗике. А тридцатого — тревога. А рота у нас самая блатная, все уже на плацу стоят, а водил из всех щелей выуживают. Потом их находят, и выясняется, что у кого бензин не заправлен, кто-то в ремонте, и так часа два. Офицеры орут, как резаные, солдаты в строю уже в полной боевой тихо матом нас кроют. Я было хотел куда-то спрятаться, да примчался в роту мой полкан, и погнал меня пинками через весь плац, в гараж. Я уже не соображал ничего. В общем, выдали в ночь. Мчимся, фары затушены — и вдруг откуда-то сбоку наш БТР… А потом я оказался здесь.