Райдо Витич - Проект Деметра

Самара сам не понял, зачем за ним пошагал. Правда заметил, что ноги переставляет, но не чувствует ни их, ни шаг, как не ощущает ветра, запаха. Он словно в вакууме, пустом, сером, плоском. Это не нравилось.

Сел на пригорок напротив Радиша, Прохор у дерева притулился, раздраженный и желчный на своего подопечного.

– Теперь внятно – что происходит? – почти умоляюще попросил Радиш.

– Этот придурок умер! – выставил в сторону Самера руку Прохор.

– А ты?

– И я! Задолго до его рождения!

– Так. С тобой потом, – решил отодвинуть нарисовавшегося из глубины веков родственничка друга – и без него трудно разобраться. – Лейтенант?

– Я не умер, я просто вышел из тела.

– Погулять, – кивнул Прохор с ехидным оскалом. – И заблудился!

– Надо – вернусь!

– Так вернись! – рявкнул уже Радий. – Лань мертва, Харн мертв, Шах неизвестно где, и все ради чего? Они тебя вытаскивали! А ты – "погулять"!

Самара насупился:

– Лань?

И стал почти дымчатым от расстройства и сожаления.

– Стоять! – попытался задержать его перепуганный Прохор, но видя тщетность усилий, заорал уже на Радия. – Тя кто за язык тянул, дубина?! А то без тя я не знаю, что стражница погибла!

– Ты знал? – Самара тут же проявился и стал четким, но возмущенным. Смотрел на хранителя, как на злейшего врага. – Знал и молчал? Чтоб я тебя больше не видел, – процедил в ярости.

– А ты меня укуси!

Самара дал ему в зубы. Рука прошла сквозь тело и ничего – Прохор даже бледнее не стал. Мужчина ударил вновь, еще, еще, молотил ослепнув от злости, вины и обиды, и не видел, что Прохор уже стоит у дерева и, скучая, рассматривает окружающий пейзаж.

Радий сел на траву и накрыл голову руками. Хранитель пристроился рядом, смотрел, как подопечный вымещает собственное чувство вины и безысходности, отчаянье и тихо сказал:

– Я был четвертым сыном. Четвертым. Подумаешь?! По душе мне дочь стража пришлась. А чего бы нет? Я ж не единственный и есть кому по прямой род длить. Пошел против закона, наперекор всему и вся. Не то, что любил – скорее правила вздергивали, тупые. У меня своя жизнь, почему кто-то в нее вмешивается и все учит, учит, нудит, зудит? Я что дебил? Инвалид без рук, ног, головы? Или слепой, глухой? Все ж при мне и жизнь моя, значит сам могу и докажу… Доказал. От рода отринули, Лайя умерла в родах, а дитя семь лет ждали. Страсть улеглась, канула, и я ее даже ненавидеть стал. Какая-то она была… Ей про небо, она про землю. Обязанностей нет – из рода-то убрали. В стражи идти? А почему я? Я изначальный, служить не одному, многим могу. А как? Слушать для мужиков, где курапатка засела? Сплетни из соседнего дома пересказывать?… Она умерла, а я… так и жил, словно не жил. Знал, что братья жен взяли, что дети у них, а так до самой смерти ни одного из родни не видел. Слухами жил – кто да что. Пустая жизнь, ничкемная, и смерть такая же. Встал за грань и только тогда все четко увидел. От нашего рода остался только он, один, – кивнул на Самера, который уже пришел в себя и перестал бесцельно бить воздух. Стоял напротив хранителя, смотрел с тоской и кулаки сжимал. – Один из огромного рода. Кто мог представить, что такое возможно? А случилось. А вот та, кого мне прочили – выжила. Ее потомок – Лала Самхарт. Хочешь, расскажу про нее? – уставился на Сабибора. И не стал ждать ответа:

– Ее мать – детта. Шла ветка изначальных, а тут раз и кривизну дала. Нет, отец ее – парень достойный, просто слабый оказался. Такое случается. Когда девушки в пору входят, мало кто может перед ними устоять. Но это не им, а нам испытание. Проступок отца, а исправлять дочери. А как исправить, если изначальных не осталось? Вас же по пальцам рук пересчитать и только у вас право по рождению сильно. Возьмет она светлого или дета – право детям в малом свойстве передастся, а внукам и вовсе крохи достанутся. Так сойдет на нет, что от корней дано. Это все равно, что жемчуг в грязь кинуть… Знаешь, кто у нее страж? Огник. И страж и ученик жреца – вот до чего дошло. И что, как ей? Он со жрецом – она одна. Словит баг и снасильничает – для них это тьфу. Все – не переживет. За себя возьмет – дети какими родятся? Будут видеть не дальше собственного носа, слышать не больше глухого, знать меньше камня, вон. Проступок за проступком цепью потянутся и потянут весь мир в бездну. Не сразу, да, но четко, не сворачивая.

Самер лицо отер и скривился, на руку уставившись – не чувствует она. Есть, а вроде и нет.

– Только это тебе и остается – смотреть. Как мне. А не потянуло бы меня тогда за дурью своей и слабостью, все по другому бы сложилось, и не одна Лала выжила, и не жила бы как волчонок в лесу. У меня же право было безграничное, я мог услышать, что мои братья не услышали, мог меж любым незаметным оказаться, все выведать и раньше срока знать, что и где будет. А я все это закопал. Сам. И в нужный момент меня не было, и право мое не передалось и не послужило. И слушали люди, что им баги говорят, а не чем меж собой делятся. И светлые только что им впаривали принимали, не зная правды. Один Ольрих предупреждал, благодаря ему еще хоть что-то сохранилось. Его заслуга, что вы еще живы, что светлые еще есть в этом мире, и есть, кому лечить, кому наставлять, кому знать, кому покой в души вселять. А если б не один он был, если б все, да вместе, да не выкидывая право, а на благо пользуясь? Ты оглянись, Самер, посмотри вокруг, послушай – нравится? А ведь в твоих силах все изменить. Только если жить будешь.

Самара мрачнел. Оглянулся и, как ушел сквозь ветки, мимо всех преград и увидел четкие картины – Лала согнувшись от горя возле схрона сидит. Она так и просидит до конца дней, здесь в лесу. Честь предков будет блюсти и все верить и надежду хранить, и помнить Сабибора, как ту возможность, что ей дали, но не случилось. А в один из дней, много, много позже, ее возьмет изгой из багов. И никто не заступится, потому что ватаров тоже почти не останется – их сомнет Эберхайм, пройдет как прошел красную сторону по всей черной стороне. И будут пылать селенья и погибать люди. А на пепелищах поставят кресты и те малыши что выжили, вырастут и будут думать что, отдавая крестам дань уважения кланяются предкам, что теперь с новыми богами. И будет нормой предательство и скотство, стяжательство, убийство, насилие, подлость. Не останется стражей. Кучка светлых еще будет держаться какое-то время далеко за Тоудером, но поляжет. Тех дев, что удавалось сохранить, растащат, те мужчины, что выживут, канут бобылями до конца дней своих верные законам предков, надеющиеся на перемены, помнящие свой долг и тот мир, в котором не было болезней, бед, ненависти и невинных жертв.

Самаре отчетливо вспомнилась история земной цивилизации. Здесь все было иное, и все же – настолько ли иначе? Все повторяется и все удивительно похоже – одна капля воды похожа на другую, лист на другой лист, и пусть один с зубчиками, а другой прямой – все равно оба листья, и растут, и опадают.