Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида

– Все, географ. Ты теперь штатный в банке на договоре, иди в кассу аванс хавать. Купишь себе чего…ботинки хоть, указку приличную или глобус покруглей, – пророкотал банкир. – Но рой, рой, времечка у тебя на два оборота.

Географ нерешительно глянул на отчаянно жестикулирующего похитителя групповых фото.

– Зачем же вам в банке географ? – изображаясь и растягивая время, вопросил он.

– Эх, – крякнул банкир. – Совсем вы в школах на методички подсели, мозгами-то – самому банковать надо. Например вроде мои долдоны малагасийский динар от гвинейского франка ночью впотьмах на ощупь, как жену и любовницу, отличат. А где эти малагаси с гвинуями в америках расположились, ни один по картам не может. Пики с бубями знают, а на червях спотыкаются. Темнота университетская. Вот им, светлый луч, и лекцийку как-нибудь намажешь. Лады? Ну дуй, дуй, карты в руки, ты у меня на контроле. С Риткой сгоношись, вдвоем шуруйте, у нее что мозгов, что… всего палата.

– Тут ученик один мой заходил…мальчик-второгодник…с плохой родословной, – неуверенно промямлил, не зная, что делать, Полозков.

Собаченка в ногах судорожно дернулась и даже чуть заскулила.

– Извиняй, мужик – нахмурился банкир. – Через час китайва мешок юаней приволокут, грызня будет. А с минуту один старикашка-шустряк придет мне по картам небо разгадывать, да фьючерсные котировки, зажмуримшись, в падучке определять. Иди, иди пока…с богом.

Дверь опять с грохотом распахнулась, влетела полнотелая расфуфыренная, красная, как перец, секретарша и, визжа и заикаясь, стала тыкать в ноги географу:

– Проник, прополз червяк…наживка…

Влетел в кабинет стальной Артур, выволок Воробья за шкурку и, высоко подняв, стал рассматривать, как на охоте недобитую дичь.

– Вы его…лучший ученик…несобранный вот только, – забормотал учитель.

– Обещаю, пальцем не тронем. Спрашивайте несильно, – сурово нахмурился банкир и указал стальному Артуру. – А ты иди, слесарек. Я уж твои фокусы знаю. Проводите, – приказал он секретарше.

И в дверях ничего не разбирающий от волнения географ чуть столкнулся с маленьким сухим старикашкой, кинувшим в географа легкий взгляд.

Арсений Фомич вышел из банка, присел в стороне на скамью автобусной остановки и стал дожидаться нерадивого второгодника, опасаясь и переживая за его возможное долголетие и с неохотой готовясь отправиться и в милицию. Тут же, как ни странно, к сидящему, видно подозревая бомжа, подошел и милиционер, учтиво отдал честь и спросил:

– Случилось что, товарищ? Имеете что сообщить?

Арсений поднял глаза и увидел лейтенанта Зырикова.

– Да нет, – уклончиво ответил географ. – Пока все как всегда.

– Нас как учили в учебке, – протянул лейтенант. – Если ничего не случилось, значит праздник. Ну, здравия желаю, коли что, – и удалился неспешно быстрой походкой.

Но разговор Воробья в банке оказался на редкость коротким. Через десяток минут он был вновь введен в большой кабинет, усажен, как манекен, в кресло и по очереди моргал подбитым правым и левым глазом, поскольку одновременно это было больно.

– Ну, – спросил банкир. – Журналист? – и швырнул Воробью газетное удостоверение, бабочкой порхнувшее над столом.

Воробей убрал картонку трясущимися пальцами:

– Ага.

– Ловкий?

– Ага.

– Шустрый?

– Пока.

– Всех обвел, шустряк?

– Не-а. Прокололся.

– Вот то-то. Ты в эту болоту, – и банкир приподнял со стола большую торжественную фотографию с теперь битым стеклом, а журналист поерзал на кресле задом, – больше не суйся. Дюже стремно. Понял? – и порвал мелко фоточку, полученную Воробьем на собрании боевиков, и швырнул на ковер. – В бетон попадешь. В бетоне купаться любишь?

– Не-а.

– А жить желаешь?

– А как же, – сморкнулся Воробей, моргнул двумя глазами и сморщился от боли.

– Тогда вникай, – тихо зарокотал банкир, нависнув толстыми плечами прямо над мелким журналистом. – Найдешь мне тетку одну, женщину. Потерянную давно. Обрыдли мне эти белокурые подстилки с одним костным мозгом. Через секунду норовят в койку втроем…я, она и мой портмоне. И визжать от страсти в агентствах насобачились. Блевануть только. Найди женщину…старую знакомую. Вот на клочке пишу ее прошлую фамилию, запоминай. Найди, слышь? У нее, может…Пацаны по паспортным столам шарили. По ментовкам шустрили, да все мимо, вроде тебя. Нету. Ищи. Срок две недели, шустрый. Не найдешь, за базар ответишь, в бетонной раскладушке.

– Поищу, – срочно сообщил Воробей.

– Топай тогда. А в болоту с фотками забудь.

И так Воробей выбрался из банка.

– Ну как Вы? – подошел к нему географ. – Интервью брали?

– Скорее давал…Пойду домой, папа с мамой ждут, – промямлил неудачливый искатель жареных тайн, с усилием моргая. – Наверное, любимый гороховый нагрели.

– Ну успехов Вам, скромных.

– И вам удачи вместо сдачи, – парировал Воробей, пробежался и запрыгнул в отходящий автобус, совсем слегка получив дверью по четвертому позвонку.

Кстати, давно уже отправились восвояси, не дождавшись незаконно вторгнувшегося, и гибкая девушка Элоиза, и барабанщик Юлий. Впрочем, шли они рядом и разговаривали.

– Если хотите, провожу Вас до партийной квартиры, – предложил, пошатываясь, все таки довольно побитый барабанщик. Разрушенные части инструмента болтались на веревке у него на плече.

– Куда уж, – махнула рукой спутница. – Давайте, я тебя до дома доведу. А то шатаетесь, как алканавт.

– Нет-нет, – испугался Июлий. – Не совсем к чему…наверное.

– Ты меня…стесняетесь… – поняла девушка. – Но я уже не такая, я теперь партийная принадлежность. Я теперь ночевать спокойно стану на зеленой коже, на кухоньке. С бутербродом основательным и кипяченой кипящей водой с чаем. Вот так. Я тебя и обнимала перед банком не как стерва, а потому что… Вы такой…мягкий человек. Как несгибаемого товарища по "Белому наливу". Меня не стесняйся. Я еще научусь человека любить.

– Да нет, – запротестовал экс-барабанщик. – Я не стесняюсь…почти. Я стесняюсь, что Вы такая…а я толстый мухомор.

– Ой, – воскликнула девчонка. – Что это за мухомор с такой умной головой от белого боровика.

– Ладно, – заявил побитый, покраснев. – Правда, зайдемте-ка. Покушаем-умоемся. Только мама…болеет немножко.

В ныне двухкомнатной, разгороженной, а раньше однокомнатной, квартирке было тускло, пыльно, невесело. Давно не стиранные шторы застилали серый предвечерний свет.

– Мама, мы здесь, – громко возвестил Юлий. – Сейчас сварю картошечки.

– Кто-кто? В теремочке живет, – всколыхнулся за стенкой глухой голос. – Кто-кто, за печуркой лапкой скребет. Кто-кто, милый зверь ждет потерь. Распахнется дверь, кто-кто. А ветер шевелит, верь не верь.