Владимир Шибаев - Прощай, Атлантида

Но вовсе не это заявление повергло карточную компанию в шок. Ведь почти здесь у каждого не самого в этом городе бедняка имелась какая-никакая лодка, яхточка или кораблик, чтоб гонять по морю или океану. Поразило следовавшее далее.

– И вижу! – воскликнул тут адвокат, хлебнув из бокала. – Прет на меня лодка. Здоровенная белая дура. Куда! – ору я. Сам я стоял на палубе с рюмочкой доброго старого коньяку, и бутылка нежилась возле моих ног. Чуть ли не борт в борт сошлись наши лодки. Как раз я еле уговорил этого своего бойфренда, черт, затя почти, Воробья этого настырного из настырной газеты, покататься вместе с дурой Клодеткой месяцок со мной по лазурным нивам братской Хорватии. Тот и стоял у руля, и не даст соврать.

Плывет прямо перед глазами их огромный борт, потому что они повыше, а на борту имя лодки – "Аркадия". На лодке же стоят в обнимку двое, загорелые и холеные, как щеки младенца. И были они эти кто, спросите – тот самый Арсений Полозков и его красивая оторва Ритка. Я то и видел ее мельком раза два в нашем бывшем бюро, но тут опознал, как миленькую. А, если не верите, то наверху, в рубке – стоял у них за штурвалом наш как в яму сгинувший милицейский майор, это хамло – забыл фамилию, скрывшийся сразу от следствия, как снайпер-стрелок. Что скажете!

– Ладно, – продолжил Павлов, встретив молчание и удовлетворенно облизав губы. – Тогда выдам еще. А на корме сидели у них, свесив ноги к морской пене двое пацанят – я их видел. Крутились возле географа. И на похоронах. Загорелые и злые, как черти. Вскочили, завидев меня, заорали, стали пальцами изображать у носов Буратино. А потом парнишка схватил припасенную в какой-то заброшенной бухте гальку и запустил, подлец, в меня. Хорошо, не угодил в голову. В бутылку попал и разбил. Я ее, как верное доказательство, домой приволок в виде осколков, могу показать. Вот так. А главное, что они – эти двое, географ и его пассия, мне стари орать, прыгать, улыбаться и махать махровым полотенцем с крабами. Это вам что, не доказательство? – закончил Павлов рассказ и стал грустен.

– Но, может, и не они, – тут же добавил слегка выпивший Теодор. – Только отплыли метров сто от моей фелюги, гляжу – а я в удивлением, честно говоря, пялился им вслед, – девица эта, Рита, схватила своего любовника на полном серьезе за шею, качнула, потянула в море, и оба плюхнулись, хохоча и крутя ногами, прямо в бурунный след их же яхты. Лодка-то, ясно, притормозила и стала вылавливать морских хулиганов, но думаю – зачем бы ей своего географа так мочить. Может, и не они.

Конечно, его обсмеяли. Хотя, смеяться над ближним – каждый горазд. А вот объяснить, почему в конце же лета откуда-то, из какого-то, видно, пионерлагеря для трудных подростков, явились не запылились в школу на занятия тихие, умиротворенные Кабанок и Краснуха, загорелые, как стопроцентное какао, и взялись, сидя на некоторых уроках, вычерчивать схемы парусных снастей и подветренных галсов – объяснить это никто не рискнул. А сами они молчали, как рыбы, выброшенные на неизвестный берег, лишь безмолвно разевая рты на расспросы учителей, пока не изъяла из рук мальчишки на уроке геометричка огромный вычерчиваемый им лист бумаги, покрытый неизвестными каракулями.

– Что это? – строго спросила она. – Катеты, гипотенузы, или, может, чьи то хорды.

– Это уточненная карта промеров Западной гряды возможной Атлантиды, – злобно ответил Кабан и выдрал карту из рук учителя и покинул класс с гордо поднятой хулиганом головой.

– Не поняла? – спросила учительница, подняв Краснуху.

– Знаете, – скромно ответила, хитро щурясь, Краснуха, – этот паренек у нас в последнее время товось, – и покрутила пальцем у виска, как часовой, ладонью. – Что с него возьмешь, капитан дальних странствий – он и есть капитан.

Вот вам кое-что из слухов и доказательств их подлинного существования в городе и области. А если более серьезно, будет вам и факт. Известно ли вам, что старенькая баба Феня, заслуженная артистка, сразу после событий покинула комнатушку, где соседствовала со старушкой Аркадией Двоепольской, и подалась в свои края. Ведь ей снимали временное пристанище для соседства с важной бабушкой. Перед отъездом Феня все тщательно убрала в комнате Двоепольской, потому-что до этого заявились вдруг без спроса двое, толстая баба Зверковская и худой черт, похожий на бухгалтера, стали орать, ссориться и делить старушкины вещи – старинную горку красного дерева и наборный столик, все остальное швыряя и пиная ногами.

Феню это ужасно расстроило, и она принялась наводить среди развалин Двоепольской хоть какой порядок. И тут же нашла бабушкин дневничок. Потому что, если ты любишь порядок, соседей и, вообще, красоту, то красивая старинная вещь сама приплывает в твои руки, мягко выпав из секретной полочки.

Баба Феня была еще та столичная штучка и, когда отправилась восвояси, то вернулась в родную каморку с видом на Патриаршие пруды в многокомнатной коммунальной богадельне, которую честные риэлторы, чтобы справедливо расселить, уже трижды заливали сверху ледяной водой и дважды поджигали. И зажила Феня опять одна, сильно постарев и сгорбившись, но дневничок она припрятала. Она уже не читала из Офелии и Кабанихи, а тихо сидела у окна, глядя на снежную мельтешню тополиного пуха и вспоминая сияющий огнем разноцветного льда, залитый мазуркой каток сорок девятого года, и ждала, когда к ней заявится знакомый молодой антиквар, грамотный любитель старых книг и бумаг, алчными и звериными глазами убийцы оглядывающий и бабушку и ее жилище. Вы не подумайте, что в дневничке, который вела Аркадия вместе со сгинувшим мужем в оные годы, содержалось что-нибудь стоящее. Ну, какой-нибудь текст раннего высказывания великого кормчего о будущей судьбе Сибири, или неизвестная бумажка с политическим завещанием Чан-кай-ши, или еще какая-то совершенная для нас чепуха.

Но однажды обещавший зайти к бабушке грамотный друг не пришел, и больше не приходил никогда, а вместо него в комнатку заявилась китайская барышня, симпатичная, но несколько худая.

– Здраствуйте, бабушка, – тихо молвила она.

– Здравствуй, деточка, – приветствовала Феня пришелицу. – Ты зачем пожаловала?

– Я ищу Арсения Полозкова, географа. – сообщила барышня тихо. – Он встречал ведь Вас на вокзале в столице и тащил Ваши чемоданы?

– Нет-нет, – быстренько открестилась старушка. – Это был другой, молодой жадный жулик.

– Ну, – усмехнулась китаянка, блеснув глазами. – Разве интеллектуальная шпана помогает старушкам таскать чемоданы!

– Ошиблась, деточка, – еще раз подтвердила Феня.

Китаянка встала, глаза ее посерели, потом потемнели вовсе, и она молвила:

– Один наш старик, сидя с учениками, как то сказал: " Ошибся раз, ошибись там же дважды, и судьба простит тебя".