Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 96

Блейк был согласен с ним. Он медленно кивнул.

— Теперь вас — в отдел эпитафий, — сказал Картрайт, когда они оказались возле белого домика, и Блейк протянул ему заполненный Межу бланк. — Ваш склеп уже за вами. Всю документацию я оформлю сам. Все-таки редко к нам приходят собственной персоной те, кто желает лежать здесь. — Он вновь улыбнулся. А Блейку стало невесело. Покой кладбища вдруг стал давить на него. Он быстро и довольно сухо попрощался с Картрайтом и направился к выходу. Шумели платаны, сменившиеся парадом кипарисов. И вновь холодок отчуждения от тихой красоты кладбища ощутил Блейк, когда увидел перед собой коричневый зиккурат. «Не жизнь». Какой страшный смысл сквозит в этих словах, какая безнадежность и отчаяние звучат в них… Напрочь исчезла веселость, навеянная эпитафией покойного Мигеля Суареса, сменилась привычной тяжестью. Блейк покинул кладбище со стесненной душой.

Отдел эпитафий был расположен сразу же за одной из многочисленных карт кремации, где тянулись и тянулись вдаль ряды небольших урн, а проходы между ними были полны сероватого, легкого, стелющегося пылью, безликого пепла, так распорядились своим телом те, кто вообще не хотел после смерти памятников или обелисков, на которых были бы высечены их имена.

Клерком в отделе эпитафий был пухлый и болтливый человек по имени Нитус. Он все время размахивал руками

— Так вам желательно эпитафию, мистер Блейк? — переспрашивал он и заливался безгрешным, детским смехом, как будто присутствовал на ярком карнавале, а не стоял у конторки, видом похожей на изголовье умирающего.

Задав этот вопрос по крайней мере раз семь, Нитус приступил к делу.

— Есть отличная, просто великолепная эпитафия, — кричал он и хохотал, широко, словно удивленно, раскрывая глаза. Он выдернул из кармана измятый листок и простер руку вперед, как будто сейчас должен был произнести речь в сенате: «Остановись, прохожий! Пред тобой…»

— Нет, нет, — мягко прервал его Блейк. — Эта не подойдет. Что-нибудь попроще, мистер Нитус.

— Попроще? А, попроще! — суетился Нитус. — Вот эта, может быть: «Вы, люди, проходящие толпой! Кто это здесь покоится пред вами? Я страшными поведаю словами…» — Нитус завращал глазами.

— Нет, не пойдет, — запротестовал Блейк. — Попроще, мистер Нитус! Попроще!

— Попроще? — огорчился Нитус — Но почему? А как же пышное великолепие древних авторов? А многочисленные и весьма поэтичные взывания к духам предком? А дивный слог? А стиль, идущий от римских…

Похоже, Нитус совсем разошелся.

— Я придумал, — просто сказал Блейк, и бурливая река нитусовского многословия сразу иссякла. — Записывайте Нитус. «Здесь лежит капитан Александр Блейк, думавший, что все помыслы человека — о жизни, и разочаровавшийся в этом».

Он повернулся и вышел, оставив клерка с широко распахнутым от удивления ртом.

А потом Блейк отправился в путешествие. Он наблюдал жизнь планеты. Или смерть? Как можно было назвать то, что происходило на Вальхалле? Жизнь смерти? Или, быть может, наоборот? Теперь он уже не путался в этих словах, играющих всеми переливами и оттенками значений.

Он был на широких полях, где рядами стояли черные, молчаливые обелиски. Он стоял на берегах морей и смотрел, как под тяжестью балласта тонут в волнах гробы, а родственники бросают в воду с бортов лайнеров венки белых, душистых цветов. Он видел пирамиды наподобие перуанских с застывшими внутри мумиями, скорчившимися как зародыши во чреве матери. Он видел Башни Молчания, над которыми вечно парили голодные стервятники, а обглоданные кости и черепа смердели на всю округу. Он наблюдал за стартом кораблей-саркофагов, неуправляемых, устремлявшихся в бездонный космос с мертвыми телами астронавтов на борту.

Он видел лишь одно — погребение. Он не видел только одного — смерти. И то, и другое, неразрывно связанное между собой, проходило перед его глазами, но обряды затмили конец самого спектакля, называемого жизнью, заслонили финал, именуемый смертью. Но он ощущал, чувствовал всем существом своим, понимал величие и грозную силу этого финала. Он отметал бесполезную пышность обрядов и видел за этим сокровенное.

Истина открылась ему, чистая, блистающая, не запятнанная банальностью. Он останется здесь, чтобы до конца досмотреть свой спектакль, чтобы увидеть свой финал без раздражающих и мешающих, мельтешащих и бездумных ритуалов. И когда финал наступит, великая и ясная, главная Истина снизойдет на него, принимая в свое лоно, без ненужного сострадания и с высшим милосердием.

Он возвышался посреди великого поля, подняв к небу просветленные тайной глаза, а на Вальхаллу спускалась ночь, вечная, как окружавший его молчаливый покой. Тихий покой Вальхаллы.

Корабль назывался «Моровое поветрие». Был он велик размерами, топорщился игольчатыми концами антенн и пушек и ослеплял непривычный глаз разноцветным, частым, мелькающе-мерцающим бегом огней по бортам. Огоньки суетились, антенны дрожали и поворачивались, приборы работали, и было странно, что таким количеством приспособлений управляют всего три человека. Всего три.

Их звали Рагнар Фиртель, Морис Зитруп и Шимон Кутку. Они были игроками, но играли в свою собственную, ими же придуманную игру, что придавало ей особый благоухающий аромат и делало — но только для них — интересной, веселящей сердце и душу.

Приспособление для игры было — корабль. Прочее же, потребное для полноценного удовольствия, они находили везде где только можно, и называли это прочее «подножным кормом», коей питал их интерес и продлевал игру, ими затеянную.

Игра была — бильярд.

Обретая в игре смысл бытия и черпая из нее свою жизненную философию, они постепенно осознали, что лишь игра прельщает их в сером, скучном существовании, бьет по нервам колоссальным, ни с чем не сравнимым риском, не давая расслабляться. Других занятий у них не было — только игра.

В то время такое было не редкость. Рассеянное по звездам человечество, отвыкшее от чувства локтя и беспричинных страданий по поводу вечной нехватки места под солнцем, получило тысячи солнц и миллионы парсеков места. Этого было много — и мало. Из огромной грезящей и бродящей людской массы появился новый тип человека, который стали называть по-разному: космическим авантюристом, вселенским бездельником, галактическим бродягой. Торговцы, искатели безвестных планет, корсары, кровавые безжалостные маньяки и убийцы, всякий сброд смрадным роем вечно носился по бесконечным виткам торговых путей, ища и не находя.

Им было скучно. И они искали, чем еще подкормить свой угасающий интерес к жизни среди жемчужных комет, красных, потухающих солнц и угольно-черных дыр.