Вадим Собко - Звёздные крылья

— Зажгите фонарь, — сказала она. — Ничего не видно.

Сразу же вспыхнуло несколько электрических фонариков.

— Здравствуйте, Вера Михайловна! Давненько мы с вами не виделись, — насмешливо сказала Берг, направляя фонарик прямо в лицо Соколовой. — Так-то вы отплатили мне за гостеприимство!

Вера Михайловна молчала. Ей не о чем было говорить с гестаповкой. Все ясно.

— Это я заманил ее в эту засаду, — послышался голос Лойченко. — Если б не я, никогда б вам ее не поймать!

— Знаю, — ответила Берг. — Награду получите, когда выполните все возложенные на вас задачи. Кладите ее в машину.

Она оглянулась. Деревья наклонили свои ветви, словно стараясь подслушать разговор. Берг зябко повела плечами.

— Торопитесь, — скомандовала она. — У нас еще много дел. Завтра партизаны должны быть уничтожены.

Все остальное произошло до того быстро, что Соколова ничего сразу и не разобрала. Да и впоследствии она никак не могла вспомнить подробностей этой минуты.

Из лесу блеснули ясно видимые огненные точки, и немцы стали падать на землю. Кто-то закричал, послышался треск сучьев, чьи-то быстрые шаги, выкрики. Короткая схватка в сплошной темноте. Кто-то бежал, кого-то пытались догнать — ничего нельзя разобрать.

Наконец, снова появился свет маленького фонарика.

— Режь веревку, — услышала Соколова знакомый голос и почувствовала прикосновение холодного стального лезвия.

— А этих тут прикончить или к Ковпаку поведем? — спросил такой же знакомый голос.

— К деду доставим, — весело ответил первый. Все. Вставайте, Вера Михайловна, вы, должно быть, в сорочке родились…

На рассвете Берг и Карп Лойченко, связанные, стояли перед командиром партизанского отряда Ковпаком.

«Вот уже поистине на войне, как на войне! — думала Вера Михайловна. — До чего все молниеносно изменилось. Вчера только беспомощная была она в руках врага, а сегодня… Ну, нет! Больше подобных изменений в ролях допускать нельзя!..»

А Ковпак сидел на пеньке, смотрел на пленных и думал думу — сложную и нелегкую. Что касается Берг — ему было все ясно, а вот Лойченко причинил ему боль. Нашелся, значит, и среди советских людей предатель: подло, как иуда, предал товарищей, да еще и деньги на этом хотел заработать.

— Как с ним поступим, товарищи? — спросил Ковпак.

— Расстрелять и все! — послышались голоса.

— Расстрелять?

— Собаке — собачья смерть!

— А может быть, кто думает иначе? — повысил голос Ковпак. — Я хочу слышать.

Партизаны молчали. Подумав, Ковпак сказал коротко:

— Вечером будет суд над предателями.

— Нечего ждать до вечера! — послышались протестующие голоса. — Разве не ясно, что подлецы?

— Ясно. А вот как они подлецами стали — всем узнать нужно, — ответил Ковпак. — Уведите их, хлопцы!

В этот день немцы наседали, как осатанелые. Но не удалось им окружить партизанский отряд. Леса скрыли его лучше верного друга.

Лойченко и Берг были расстреляны через несколько часов после партизанского суда.

Ковпак подписал приговор и сказал:

— Перепишите, хлопцы, и сделайте так, чтобы и немцы, и еще кое-кто ознакомились с приговором. Пусть знают, что предателям нет места на нашей святой земле!

Осенью, когда за невысокими Уральскими горами уже залегла звенящая морозная зима, на завод прибыл первый турбореактивный мотор.

Услышав об этой новости, Крайнев даже не поверил: просто невероятно, как моторостроители могли с такой быстротой его построить?

— Ну, теперь браться надо за работу, уже за конкретную, — весело говорил он, осмотрев новый мотор. — Мешкать нельзя. Нужно, чтоб наша армия как можно скорее получила новые реактивные самолеты.

Это верно. Мешкать нельзя было ни минуты. Под Сталинградом фашисты уже вышли к Волге. Начиналась самая крупная битва второй мировой войны, и Крайнев был убежден, что если бы там в это время были «его» самолеты, победа пришла бы скорее.

Но об участии таких самолетов в боях он мог лишь мечтать. Проект новой машины только начинал превращаться в металл. Но зато это была уже подлинная работа, осуществление идеи, которая долгое время волновала умы многих конструкторов мира.

Инженеры начали работать напряженно, лихорадочно. Ночевать дома теперь никому не хотелось, всех тянуло в институт, тем более, что с фронта все время приходили неутешительные вести. На Сталинграде и на будущем первом реактивном истребителе сосредоточены были отныне помыслы всех работников института.

Но если не считать новой задачи и особого подъема в работе, все шло по-старому, и инженер Кервуд каждый день приходил к Крайневу и Марине, расспрашивал о новостях и демонстрировал свои успехи в овладении русским языком. Можно сказать, что события на фронте никак не отражались на его настроении.

Однажды он, как обычно, появился в кабинете Марины.

В тот день наши войска в Сталинграде сдали несколько улиц. Это был черный день для советских людей, и мистер Кервуд выбрал явно неудачное время для своего посещения.

Марина сидела за столом и даже не улыбнулась вошедшему. Меньше всего сейчас интересовал ее мистер Кервуд. Но раз он уже пришел, приходилось быть вежливой.

— У вас сегодня плохое настроение, — сказал Кервуд, усаживаясь. — Слышали, какая сегодня нехорошая сводка?

— У меня такое впечатление, что это сводка доставила вам радость.

— Вы ошибаетесь, — спокойно возразил Кервуд, — радости она мне не доставила, но вызвала некоторого рода соображения… Я хочу вам предложить поехать работать в Америку, — сказал он после короткой паузы. — Не смотрите на меня с таким возмущением. Я не предлагаю вам предательство. Я хочу, чтобы вы поехали к нам вполне официально. Гарантирую все — славу, богатство, право быть творцом новейших самолетов в мире. Если будет на свете знаменитый человек, то это будет Марина Токова, известный, нет, более того — прославленный инженер…

Слушая Кервуда, Марина прислушивалась к себе. Его слова будили в ней давно забытые честолюбивые мечты. Будили, но не разбудили. Все это прошло давным-давно, и красноречие американца не оставляло ни малейшего следа ни в ее мыслях, ни в ее душе. Она искренне была счастлива, что стала более крепкой и стойкой за время работы в коллективе института. Эта радость придала твердости ее словам.

— Вы можете оставить при себе все свои предложения, — сказала она, — ваша фирма никогда не увидит меня своим сотрудником. Мне не нужно ни ваших денег, ни вашей славы. И вообще довольно об этом.

Кервуд искренне удивился. Долгие месяцы, проведенные им на заводе, все еще ничему не научили его. Поэтому он сказал:

— Но вы должны мне твердо обещать: когда немцы разобьют Россию и вам придется бежать, — вы поедете только в Америку и будете работать именно в нашей фирме.