Вадим Собко - Звёздные крылья

Дорн рассчитывал на то, что у каждого человека есть в сердце слабые струны. Играя на этих струнах, можно даже очень сильного человека заставить подчиняться. Он не знал, есть ли такие слабые струны в сердце Юрия Крайнева, но теперь ему ничего другого не оставалось, как рассчитывать только на них.

И распорядившись изменить музыку, он совсем не думал, что после нескольких таких концертов Юрий согласится работать. Он счел бы огромным успехом, если бы эти мотивы бессилия хоть немного расшатали скрепления, раздвинули бы хоть микроскопическую щель, через которую можно было бы действовать дальше. Когда отзвенела последняя нота, в гостиной долго стояла гнетущая тишина. Потом музыка повторилась.

Она создавала странное настроение, и Дорн, выходя из гостиной, заметил это. Он даже улыбнулся. И эта улыбка больше всего встревожила Крайнева.

«Чему он улыбнулся?» — подумал Юрий, стряхивая с себя оцепенение, навеянное музыкой.

— Отчего смеялся этот барон? — уже громко сказал он, ни к кому не обращаясь.

Волох сидел напротив и смотрел в окно, где в синеве неба катилось большое и жаркое летнее солнце. Яринка полулежала в кресле.

— Если нас каждый день будут угощать такой тоской, я скоро умру, не выдержу, — серьезно и грустно сказала она. — Не понимаю, зачем нас пичкают такими концертами?

— А тут и понимать нечего. — Волох поднялся и подошел к стене, где висел маленький репродуктор. — Эта канарейка поет о счастье, а тот гад, — он показал пальцем через плечо, — думает, что и нам захочется такого счастья. Черта с два!

Волох злобно ударил кулаком по черной глотке репродуктора, и тот затих, захлебнувшись на высокой ноте.

Тут только Юрий понял, почему улыбался Дорн, раскусил весь широкий план атаки. Он проверил себя — в сердце у него не было слабых струн.

Он поделился своими догадками с друзьями. Волох рассмеялся:

— Как раз! Так они меня и сломают своими романсиками. Это глупости! А если на кого-нибудь они и действуют, — добавил он, — то все равно, пока я жив, ничего не случится. Я решил так: если кто-нибудь надумает изменить, пусть заранее предупредит. Я убью его мгновенно и без боли. Если это буду я — вам поручается убить меня.

— Волох, — остановила его Яринка, — а ты бы… в самом деле мог убить меня, если б я предала?

Она произнесла последнее слово с таким ужасом, что Волох улыбнулся. Голос его звучал спокойно и уверенно, когда он ответил:

— А ты разве поступила бы иначе? Изменников Родины надо убивать, или они должны умирать сами. Это уж по их выбору. Только я глубоко убежден, что нас все это не касается.

И он вышел из гостиной, легко неся свое крепкое тело. Слышно было, как он ходил из комнаты в комнату и его шаги сопровождались предсмертными хрипами репродукторов. Они умолкали на совершенно неожиданных нотах. Волох разбивал громкоговорители деловито, неторопливо, и было что-то страшное в спокойствии этого человека, такого уверенного в своей силе.

Когда последний репродуктор умолк, Волох вернулся в гостиную.

— Пока они поставят новые, — сказал он, — пройдет не меньше двух дней, а там я опять все перебью, и в конце концов мы избавимся от этих концертов.

Юрий подумал, что концерты — это, наверное, лишь первое и притом маленькое звено большой цепи. Его рассмешила наивная беспечность Волоха.

— Чего смеешься? — рассердился пилот.

Юрий объяснил. Волох стал вдруг очень серьезным.

— Ты прав, — сказал он. — Эта седая лиса может выдумать что-нибудь такое, по чему не ударишь кулаком. Вот этого и в самом деле надо бояться.

Он помрачнел, но долго горевать было не в его характере. Несколько минут в гостиной стояла тишина. Волох вышел. Откуда-то донесся звук, похожий на комариный писк: какой-то недоломанный репродуктор еще пытался жить.

— А на всякий случай, — вдруг вмешалась Яринка, — я взяла в лаборатории яд, — и она показала Юрию маленький пакетик.

— Дай сюда, — строго приказал Юрий.

— Нет, — покачала головой Яринка. — Во-первых, там очень много таких банок и можно набрать сколько угодно, а во-вторых, здесь ты не имеешь права приказывать. Здесь мы равны и в жизни, и в смерти. — И она опустила голову на руки.

Лицо Яринки, в котором обычно было что-то детское, иногда приобретало выражение сильной, почти мужской суровости. Юрий только сейчас это заметил и испытал чувство горечи, словно он, Крайнев, был виноват в том, что Яринке не удалось пройти через всю жизнь со своей ясной солнечной улыбкой.

Где-то по коридору, хлопая дверьми, шел Волох и пел песню. Звонкое эхо повторяло неразборчивые слова.

Вдруг слова песни донеслись отчетливо — дверь в гостиную отворилась. Юрий не спеша оглянулся и вскочил с кресла. Высокий человек в сером костюме стоял на пороге. Он смотрел на Юрия и улыбался радостно и приветливо.

Владислав Казимирович Стенслёвский подошел к Крайневу, протянув руки. Улыбка искренней радости, словно от свидания с близким другом, играла на его губах. Большие глаза старались как бы сразу охватить, обнять всю фигуру Крайнева.

У него было очень приятное, интересное лицо. Каштановые волосы, выразительные голубые глаза, ровный нос, полные розовые губы и мягко очерченный безвольный подбородок.

Но самой выразительной была его улыбка. Она действительно казалась зеркалом его души — большой, наивной, чистой.

У него была манера при разговоре легко поводить, неширокими плечами. Ладони рук были нежными и мягкими.

— Вы не представляете, как я рад видеть вас, Юрий Борисович, — сказал он по-русски. — Я приложил немало усилий, чтобы перевестись сюда.

Юрий удивленно поднял брови. Этот человек даже знает его имя? Странно, очень странно. У Юрия прекрасная зрительная память, и ои уверен, что никогда прежде не встречался с этим обаятельным, приветливым человеком.

— О, не удивляйтесь, — как бы угадывая его мысли, сказал Стенслёвский. — Мы с вами никогда в жизни не виделись. Но я вас прекрасно знаю. Я читал все ваши работы — их здесь получают более чем аккуратно. С большим нетерпением ждал я вашего доклада на конгрессе. Почему вы не сделали его?

— Вы были на конгрессе? — окончательно удивился Юрий.

— К сожалению, нет, — грустно склонил голову Стенслёвский. — Меня уже седьмой год переводят с места на место, не выпуская за пределы стен и лабораторий.

— А как же конгресс? — не выдержала Яринка.

— Конгресс я слушал по радио. За семь лет вы первые люди, с которыми я могу говорить, как с друзьями. Да, я забыл, я совершенно забыл вам отрекомендоваться. Простите меня, я совсем опьянел от радости.

Он подошел к Яринке и назвал свое имя и фамилию.

Тут Юрий вспомнил, что когда-то, уже довольно давно, он читал в польском журнале статью инженера Стенслёвского о монопланах с низко поставленным крылом. После этой статьи никаких упоминаний об этом инженере действительно нигде не встречалось. Крайнев получал множество журналов, а память у него на этот счет была феноменальная.