Нил Стивенсон - Анафем

— Послушай, — сказал я Гнелю. — Самманн только начал своё исследование, а мы по прошлому опыту знаем, что доступа к некоторым источникам приходится ждать сутками. Впустят меня в Орифену или нет, у вас в любом случае будет время узнать больше.

— Да, — согласился Гнель. — Но впустят ли тебя, зависит от твоих слов. А они зависят от того, что ты знаешь. Так что, может быть, стоит подождать день-другой.

— Я знаю, что скажу, — отвечал я. — И хочу пойти туда сегодня.

Метекоранес, древний теор, исключительно одарённый в планиметрии, но, как правило, молчавший в диалогах. Был засыпан вулканическим пеплом при извержении вулкана, сгубившем Орифену. Согласно верящим в старое преемство, его (возможно, невольный) основатель.

Через два часа я стоял, один, перед воротами Орифены. Стена в двадцать футов высотой была сложена из одинаковых тонкозернистых серовато-бурых блоков. Жарясь на солнце в ожидании ответа на стук, я внимательно их разглядел и пришёл к выводу, что они изготовлены в форме по какой-то технологии, которая спекает вулканический пепел в подобие бетона. Каждый был размером с небольшую тачку — то есть как раз такой, чтобы два инака могли двигать его с помощью подручных орудий. Блоки немного отличались цветом, но в остальном каждый представлял собой клон соседнего, так что кладка получилась идеально ровной — как будто стена составлена из детского строительного набора. Ворота были из стальных пластин, которые в таком климате должны сохраняться долго. Постучав, я отступил подальше от раскалённых, пышущих жаром ворот (таких больших, что в них могли бы разъехаться два самых больших грузотона) и оглянулся на сувенирные киоски футах в трёхстах ниже по склону. Корд, стоявшая в тени Юлова кузовиля, помахала мне рукой. Самманн щёлкнул жужулой.

По бокам от ворот высились два цилиндрических бастиона с зарешёченными бойницами. В левом была дверь, тоже стальная. Подождав ещё немного, я подошёл к ней и снова постучал. В верхней части двери было закрытое окошко, размером примерно с мою ладонь. Через десять минут за дверью послышались шаги. Она приоткрылась и тут же с грохотом захлопнулась. Заскрежетала задвижка. Скрипнуло, открываясь, окошко. Помещение за ним было тёмным и наверняка восхитительно прохладным. Однако после полуденного Экбского солнца мои глаза ничего там не различили.

— Знай, что ты стоишь на пороге мира, к которому не принадлежишь и в который не можешь вступить, если торжественно не поклянешься остаться в нём навсегда, — произнёс молодой голос на флукском с местным акцентом. Девушка говорила то, что ей положено. Привратники в матиках говорят эту или похожие фразы со времён Картазии.

— Приветствую тебя, суура, — сказал я. — Давай говорить на ортском. Я — фраа Эразмас из эдхарианского капитула деценарского матика концента светителя Эдхара.

Молчание. Затем окошко затворилось и щёлкнула задвижка. Я ждал. Через некоторое время окошко снова открылось и заговорила другая женщина, постарше.

— Меня зовут Димма, — сказала она.

— Здравствуй, суура Димма. Фраа Эразмас к твоим услугам.

— Что ты мне фраа, а я тебе суура, у меня пока что очень большие сомнения, ибо я вижу твоё платье.

— Я пришёл издалека. Стлу, хорду и сферу у меня украли, пока я странствовал по секулюму.

— Здесь не собирается конвокс. Мы не ждём странников.

— Неужто Орифена, из которой вышли первые странники, нарушит закон гостеприимства и затворит ворота перед скитальцем?

— Мы подчиняемся канону, а не обычаям гостеприимства. В городе есть гостиницы. Привечать путников — их дело.

Окошко скрипнуло, как будто Димма собирается его закрыть.

— Где в каноне сказано, что инаки могут торговать мылом в экстрамуросе? — спросил я. — Какой его раздел дозволяет инакам в стлах разгуливать по городу?

— Твои слова противоречат твоему утверждению, будто ты инак, — сказала Димма. — Ибо фраа должен знать, что разные матики придерживаются разных вариантов канона.

— Многие инаки этого не знают, потому что никогда не покидали свой матик, — возразил я.

— Вот именно!

Мне представилось, что Димма улыбается в темноте, довольная, что так ловко обратила мои слова против меня — ведь я находился снаружи, где инаку быть не положено.

— Я верю, что ваши обычаи отличаются от принятых в остальном матическом мире, — начал я.

Она перебила:

— Не настолько, чтобы мы впустили человека, не принесшего клятву.

— Так Ороло принёс клятву?

Недолгое молчание. Потом она закрыла окошко.

Немного подождав, я обернулся к друзьям и руками изобразил, что крепко их обнимаю. Очень странно было вновь обменяться с ними хотя бы жестом после того, как я заглянул через порог матика. Несколько минут назад я прощался так, будто вернусь к обеду, но теперь понимал, что могу остаться здесь до конца дней.

Снова открылось окошко.

— Называющий себя фраа Эразмасом, скажи, зачем пришёл, — произнёс мужской голос.

— Фраа Джад, милленарий, хочет знать, что думает фраа Ороло по некоторым вопросам, и велел мне его разыскать.

— Ороло, которого отбросили?

— Да.

— Тот, по ком прозвонили анафем, не может снова вступить в матик. А тот, кого призвали на конвокс в Тредегар, не должен являться в другой матик на противоположной стороне планеты.

Подозрение забрезжило у меня ещё до того, как мы достигли Экбы. Некоторые косвенные свидетельства его укрепили. Однако, как ни странно, полную уверенность мне дала только здешняя архитектура. Ничего от матического стиля.

— Твоя загадка непроста, — признал я, — но, по некотором размышлении, ответ вполне ясен.

— Да? И каков же ответ?

— Это не матик, — сказал я.

— Что же это, если не матик?

— Клуатр преемства, возникшего за тысячу лет до Картазии и её канона.

— Ты можешь войти в Орифену, фраа Эразмас.

Загремели тяжёлые засовы, и дверь открылась.

Я вступил в Орифену. И в Преемство.

В конценте светителя Эдхара Ороло немного располнел, хотя и поддерживал форму, работая в винограднике и поднимаясь по лестнице на звездокруг. На Блаевом холме он, если верить фототипиям Эстемарда, исхудал, оброс и отпустил дикарскую бороду. Но сейчас, у ворот Орифены, пять раз кряду прокрутив Ороло на месте, я не почувствовал ни жирка, ни худобы, только крепкие мышцы, а когда наконец его отпустил, то увидел слёзы, бегущие по загорелым, гладковыбритым щекам. Собственно, это всё, что я успел рассмотреть, прежде чем сам ослеп от слёз и вынужден был несколько раз пройтись вдоль стены, чтобы хоть немного успокоить чувства. Канон не подготовил меня к тому, что я буду обнимать покойника. Может быть, это означало, что я тоже умер для матического мира и попал в некую посмертную жизнь. Корд, Юл, Гнель и Самманн проводили меня в последний путь.