Майкл Мэнсон - Конан и дар Митры

- Неотвратима и скора... - эхом откликнулся Конан.

Кроме кары беспамятства и рабства на опаленных солнцем просторах Арима, он принял уже и другое наказание. Им стал мучительный путь через пустыню - бесконечные дни и ночи, когда он тащился на север, страдая от голода и жажды, забываясь время от времени коротким сном. Он вновь преодолел эту страшную дорогу, но как это странствие было непохоже на первое и второе! Прежде, когда он шел к Учителю, его поддерживали надежды и мечты; когда же он возвращался в мир, его спутником была Сила Митры, наполнявшая энергией тело. Ее живительный поток заменял и пищу, и воду, и сон; Конану чудилось, что он летит над песками, неподвластный жаре, смене света и тьмы, знойным ветрам и обманчивым фантомам пустыни. Он был так могуч! Ничто не могло причинить ему зла - ни ядовитые гады, ни жуткие обитатели развалин, ни волчьи стаи, ни люди, подобные волкам, рыскавшие в степи в поисках добычи. Он шел, он мчался вперед, и мечи Рагара звенели за спиной, выпевая торжествующий гимн победы!

Сейчас их голоса смолкли, и ожившие было клинки вновь превратились в мертвую и молчаливую сталь...

- Ты убил, - старец поднялся и, не спуская глаз с Конана, протянул вперед руки с раскрытыми ладонями. - Ты использовал Великое Искусство, чтобы отнять жизнь у невиновного?

- Нет, Учитель, - голова Конана качнулась в отрицании. - Нет! На меня напали, и я защищался... да, защищался... но затем... затем... Я не сдержал гнев, понимаешь?

Поток Силы, исходивший от рук наставника, обжег виски; Конан покачнулся, с трудом сохранив равновесие.

- Как это случилось? - прозвучал голос старца.

Он рассказал, как; рассказал, все время ощущая жаркие прикосновения невидимых нитей, проникавших сквозь кожу, шаривших под черепом подобно руке с тысячами тонких чутких пальцев. Он не мог солгать - да и не собирался делать это.

Наставник слушал своего ученика в полном молчании; когда тот закончил, старец, не опуская рук, чуть согнул пальцы.

- Дай-ка мне взглянуть на флягу... на этот бальзам, что подарил тебе маг из Дамаста...

Обнюхав пробку, он хмыкнул и покачал головой.

- Снадобье вендийских мудрецов... Редкостное средство! И как кстати... - Его глаза закрылись; Учитель застыл, погрузившись в раздумья. Впрочем, на сей раз они были недолгими; покачивая на ладони бронзовый сосудик, он тихо, словно бы про себя, промолвил: - Согрешившего бог лишает разума... Такова Его кара! Страшная кара, сын мой, и послана она тебе по заслугам... да, по заслугам или в испытание... Признаешь ли ты свою вину?

Из пересохшего горла Конана вырвался хрип.

- Признаю! Но вина моя не в том, что я прикончил пьяного солдата, просившего пощады! Я... я... - он запнулся, потом через силу продолжал: Мне не надо было принимать никаких даров от Митры! Ничего, ничего! Он дал Силу, забрав свободу... Неподходящий для меня обмен! Я не хочу становиться ничьим слугой... даже бога, самого великого из всех богов!

Наступила пауза. Учитель, опустив руки и покачивая головой, рассматривал маленький сосуд с арсайей, будто пытался проникнуть взглядом сквозь позеленевшую бронзовую поверхность; лицо его было печальным. Наконец он сказал:

- Возможно, ты прав, Секира - не каждому по нраву служение богам... Но об этом тебе стоило призадуматься раньше! До того, как принять обет! Теперь же ты согрешил и наказан... - старец сделал резкий жест, как бы обрывая некие невидимые нити. - Ты лишился Силы... лишился навсегда... Кроме того, бог забрал твою душу, а затем, руками этого Саракки, чародея из Дамаста, вернул ее на время - я думаю, для того, чтобы ты мог совершить подвиг искупления. А раз так, сохраняй спокойствие и не теряй надежды. Митра испытывает тебя!

- Я готов! - хрипло выдохнул Конан. - Я готов, отец мой! Скажи, что я должен делать?

- Сейчас - отдохнуть с дороги, поразмыслить и привести душу свою к миру. Большего я не скажу! Мне надо испросить решения Митры... Омм-аэль! Он пошлет его, когда захочет - через день или два, или через полную луну... Бога нельзя торопить, Секира... Надеюсь, ты это понимаешь?

Взгляд Конана был прикован к маленькому бронзовому сосуду, что покоился на ладони Учителя. Киммериец протянул к нему руку.

- Но я жив, наставник, пока нюхаю это проклятое зелье! Насколько его хватит? Фляга пуста наполовину...

- И все же ты будешь ждать! - резко прервал Конана старец. - Ждать столько, сколько понадобится! Я же сказал: не теряй надежды, смири нетерпение - и да снизойдет покой на твою душу! На то, что от нее осталось! - Он швырнул киммерийцу бронзовую флягу, и тот поймал драгоценный сосудик обеими руками. - Иди, отдыхай, - наставник махнул в сторону пещеры. - Смой с тела пот, выпей воды, поешь... У меня новый Ученик, он поможет тебе, Секира - он умеет врачевать раны... Я же отправлюсь вниз, к деревьям - подумать и испросить для тебя прощения у Митры. Но не жди, что Пресветлый столь быстро сменит гнев на милость!

Новый Ученик в самом деле оказался искусником - под его руками царапины, ссадины и синяки исчезали с поразительной быстротой. Руки Ученика были нежными, с изящными длинными пальцами и розовыми ноготками; на правом запястье поблескивал браслет, набранный из перламутровых пластинок. Вытянувшись на скамье, Конан поворачивался со спины на живот и с бока на бок, подчиняясь мягким прикосновениям девичьих ладоней. От них струилась Сила - не та буйная грозная Сила, что порождала потоки смертоносных молний, а ласковая, трепетная, исцеляющая; божественный дар, служивший не смерти, но жизни.

Ученик - вернее, Ученица - оказалась молодой девушкой лет восемнадцати, сероглазой, стройной, улыбчивой. Густые пряди каштановых волос падали на спину юной целительницы, движения округлых рук были неторопливыми и завораживающе плавными, полотняная туника до середины бедра облегала сильное гибкое тело. Конан не сразу разобрал, как она прекрасна - не яркой жгучей красотой смуглых южанок и не царственным великолепием северных женщин, а тихим и неброским очарованием, заставлявшим вспомнить легенды о феях, что дарят изредка ласку и нежность смертным возлюбленным. Еще киммерийцу чудилось, что от девушки исходит свежий и терпкий аромат морского простора; здесь, в пещере, вознесенной на сотню локтей над бесплодной пустыней, этот запах казался удивительным, словно бы подчеркивающим чарующую прелесть Рины.

Рина! Имя, похожее на птичий вскрик в ночи, на трели серебряного колокольчика, на звон сдвинутых хрустальных чаш...

Наступил вечер. Учитель не вернулся из сада, и Конан понял, что старик проведет там всю ночь - то ли прислушиваясь к шепоту звезд, то ли внимая шелесту Небесных Стражей. Вероятно, он надеялся различить в этих неясных звуках глас Митры, божественное повеление, определяющее судьбу его ученика, неудавшегося слуги Великого Равновесия... Строптивца, нарушившего обет!