Майкл Мэнсон - Конан и дар Митры

- Что ты здесь делаешь? - спросил Конан, не отводя взгляда от лица женщины.

Снова неопределенный жест рукой. Внезапно киммериец почувствовал, что спрашивает не о том; никакого значения не имело, откуда она, как очутилась в дикой степи, что делает здесь ночной порой. Инилли! Имя ее звучало как птичий вскрик. Инилли! Ее глаза притягивали, не отпускали... Конан шагнул вперед. Ближе... еще ближе...

- Чего ты хочешь? - Голос его звучал хрипло, словно надсадный рык боевого рожка.

- Согрей меня...

- Хочешь вина?

- Нет. Согрей меня...

- Тогда подсаживайся ближе к костру, - киммериец кивнул на расстеленный плащ.

Инилли опустилась на колени. Край ее длинного полупрозрачного одеяния взметнулся, обнажив бедро - такое же беломраморное, как кожа рук и шеи. Повернув голову, она следила, как Конан расстегивает пояс.

Стащив затем сапоги, он присел рядом с женщиной, жадно вдыхая исходивший от нее горьковатый аромат. Этот запах туманил сознание.

- Ну, согрелась?

- Нет... - Черные зрачки расширились, замерцали, как две звезды.

- Но ты же сидишь у самого огня!

- Огонь меня не греет... Мне нужно другое тепло...

Придвинувшись ближе, Конан коснулся ее бедра. Оно было упругим, нежным - и холодным, как лед. Его ладонь двинулась выше, задирая невесомую ткань.

- Да, я вижу, ты совсем замерзла! - Теперь он гладил живот Инилли, прислушиваясь к ее участившемуся дыханию. Или то клокотал воздух в его собственном горле?

- Согрей меня...

- Ты не знаешь других слов?

- Согрей меня...

- Согрею... Клянусь Кромом, никто не согреет тебя лучше по эту и по ту сторону Вилайета! - Конан потянул через голову тунику.

Теперь в глазах Инилли горело настоящее пламя. Ее пунцовый ротик приоткрылся, влажным перламутром блеснули мелкие ровные зубки, соски отвердели под жадными пальцами киммерийца. Наклонившись, он впился в ее губы, чувствуя, как язык женщины змеиным жалом скользнул в рот, защекотал небо. Запах, исходивший от нее, стал сильнее, обволакивая Конана горьковато-сладким ароматным коконом, заставляя позабыть про темную и дикую степь, про завтрашний переход по пустыне, про цель его странствий, про Учителя, живущего на склоне древнего вулкана... Все это казалось сейчас неважным и неглавным; нежные груди Инилли прижимались к мускулистой груди Конана, и тело женщины начало теплеть. Или ему это лишь почудилось?

Он оторвался от ее губ. Гирканский конек ржал, бил копытом в сухую землю; Конан не слышал его. Сейчас весь мир затмили черные глаза, огромные, как ночное небо; и, как звезды в небесах, в них начали посверкивать алые искорки - видимо, отблески костра.

- Ну, теперь стало теплей? - спросил киммериец.

- Да.

Она впервые улыбнулась - довольная, как кошка, приступившая к трапезе. И зубки у нее были как у кошки: ровные, но с чуть выступающими заостренными клычками. Конан положил огромные ладони ей на грудь, сдавил, вглядываясь в бездны черных зрачков.

- Так хорошо?

- О-ох! Хорошо... хорошо... - проворковала женщина; пальцы ее впились в плечи огромного варвара. - Хорошо... но будет еще лучше... еще жарче... еще слаще...

Повинуясь слабому толчку ее рук, Конан опрокинулся на спину. Теперь Инилли нависала над ним, изогнувшись дугой; губы ее что-то шептали и, сквозь горячечный дурман желания, к разуму киммерийца пробились слова:

- Ты, герой... ты, огромный, сильный, прошедший через горы, сквозь степи и леса... ты, победитель, убийца, владыка над людьми... ты, жаждущий власти и славы... забудь обо всем... забудь... останься здесь, со мной, в моих объятиях... здесь, навсегда... останься, чтобы согреть меня... излить свою мощь... свою кровь... кровь... кровь...

Ее пунцовые губы тянулись к шее огромного варвара, туда, где билась голубоватая жилка; клычки, еще мгновение назад совсем крохотные, внезапно стали расти, увеличиваться, нарушая гармонию прекрасного лица; зрачки вспыхнули алым. Но Конан не замечал ничего. Ладони киммерийца ласкали нежную кожу Инилли, медленно скользя по упоительному изгибу спины вниз, к бедрам; глаза его были полузакрыты, дыхание с шумом рвалось из могучей груди, на лбу выступила испарина. Он жаждал эту женщину; он желал ее так, как ни одну красавицу в мире; он был готов остаться с ней навсегда, согревать ее, любить, делиться своей кровью...

Ее клыки неторопливо, по-хозяйски коснулись горла Конана. Она не спешила; жаркая трепещущая добыча была тут, рядом, обещая двойное наслаждение: блаженство соития и вкус свежей крови. Сосать солоноватую теплую жидкость, ощущая, как содрогается в оргазме, бьется и слабеет могучее тело... как покидает его жизнь... как холодеет плоть... Что могло быть прекраснее! Только чувство насыщения и сонный покой, сладкая дремота, томительная расслабленность членов, терпеливое ожидание новой жертвы...

Звон!

Яростный звон обрушился на Конана. Серебряные колокола гремели, грохотали, раздирая небеса тревожными раскатами; казалось, мир превратился в один гигантский ледник, в чудовищный кристалл хрусталя, тут же разбившийся на мириады осколков, с гулом и перезвоном рухнувших в неведомую бездну. В этих звуках слышался и лязг стали, мерный топот копыт атакующей конницы, звонкие трели боевых горнов, свист рассекающих воздух стрел... Очнувшись, киммериец оттолкнул ведьму и сел, удерживая ее на расстоянии вытянутой руки. Его ладонь лежала на горле Инилли.

Суккуб! Теперь он ясно видел клыки, выступавшие меж кроваво-красных губ, скрюченные, словно когти, пальцы, багровые отсветы в глазах... Суккуб, проклятая тварь! Кровопийца, потаскуха! Едва не зачаровала его! Если б не этот звон...

Он быстро оглянулся. Звенели его клинки; сейчас их мелодия казалась едва слышной, но все еще различимой. Непонятно, что порождало эти тревожные протяжные звуки - оба стальных лезвия были совершенно неподвижны, только голубоватые сполохи ритмично пробегали от рукоятей к остриям.

Повернувшись к суккубу, Конан слегка стиснул пальцы, с мстительным наслаждением ощущая пронизавшую ведьму дрожь.

- Ну что, так хорошо? - с усмешкой спросил он.

- Глу-пе-ец... - прохрипела Инилли, и киммериец ослабил хватку. Глупец... Ты отказываешься от дара счастливой смерти? Безболезненной прекрасной смерти в моих объятиях?

- Я предпочитаю счастливую жизнь. Прекрасную жизнь и объятия настоящих женщин, а не ночного вампира.

Пальцы варвара снова начали сжиматься, и ведьма, широко разинув клыкастую пасть, простонала:

- От-пус-ти! Глу-пе-ец! От-пус-ти!

- Нет! Ты же просила, чтоб я тебя погрел, так? И помнишь, что я тебе ответил?

- От-пус-ти! Жал-кий... жал-кий... ку-сок... мя-са... Пи-ща...

- Я поклялся Кромом, что никто не согреет тебя лучше по эту и по ту сторону Вилайета! - на губах Конана играла жестокая ухмылка. - Кром - это мой бог, милашка, и я не хочу его обманывать... Тебе будет жарко, очень жарко!