Игорь Волознев - Метагалактика 1995 № 1

— Чего ты эту мартышку слушаешь, Стефан? — оскорбился Малинин — Никуда я не уйду!

— Мудрый человек всегда стремится привести свой ум в состояние покоя, — сказал восточный лекарь, когда Бурковский перевел ему слова Малинина. — Успокой этого господина. Только тогда все мы приблизимся к истине. Я спасу мальчика, если этот злой господин уйдет. Он не может быть здесь. Иначе уйду я.

— Черт с ним! — пожал плечами Малинин — Мне — что? Мне не трудно, мы не гордые.

— Я пожалуй тоже пойду, — смущенно буркнул Ваня.

— Ваш маленький друг останется в живых, — повторил лекарь, когда они с Бурковским остались наедине. — Но прежде ответьте мне на один простой вопрос. Зачем Вы, капитан, загубили столько людей?

— Загубил, спрашиваете? — Бурковский покачал головой. — Они знали, на что шли. Мы придумали вместе свою мечту. Такие люди часто настигают свою жар-птицу, а если нет — гибнут. Или прозябают остаток дней на обочине жизни.

— Вы здраво судите, но ум хороший слуга, однако плохой наставник. Когда ум недисциплинирован, он сродни непослушному ребенку, — глаза малайца сумрачно горели. — Ваши чувства сейчас затмили разум, они бурлят, подобно кипящей воде, под крышкой котла. Вы живете не по закону жизни, а по закону, который хотят установить сами люди. Это такой порядок вещей, при котором одна ошибка громоздится на другую. Все строение в результате изначально перекошено, в нем нет никакого смысла и логики. Одна ошибка влечет за собой другую, и уже трудно определить, в чем корень зла. Я знаю — вы хотите создать большую семью свободных людей. Так не получится. Вокруг вас вражда, рабство, несправедливость. Нельзя быть островком счастья в океане беды. Море захлестнет вас. Невозможно создать рай для немногих.

— Не могу же я сделать счастливыми всех на этой земле, — Бурковский чувствовал какую-то правоту в словах малайского лекаря и это его бесило. Он все более распалялся. — Каждый из нас должен сделать свой шаг к свободе! Нас тысячи! В конце концов свободы желают все!

— Это иллюзия, молодой человек, — спокойно сказал доктор. — Что вы знаете о свободе? Вы ведете на смерть людей во имя мифа! Свободы физической, господин капитан, в этой жизни нет.

— Так. А что есть?

— Есть свобода духа, личная, глубоко внутренняя свобода. Если она живет в тебе, не страшны уже никакие цари, никакие тюремные ямы. Если человек не думает о материальном благе, а стремится лишь к самоусовершенствованию, бросая на это все свои силы, такой человек вдруг обнаруживает, что у него нет соперников среди живущих на этом свете. Борьба происходит не снаружи, а внутри него самого. Успех, который он достигает в этой борьбе, приводит не только к тому, что в нем растет радость от ощущения своего бытия, но и к тому, что ему сопутствует удача во всем остальном. В этом мире за все нужно платить, но цена вашей свободы всегда выше той, которую человек готов заплатить за нее.

— Вы не готовы платить, достопочтимый доктор? — не удержался, съязвил Бурковский.

— Свобода достигается только громадной работой над собой, — не замечая иронии собеседника, медленно повторил малаец. — Прежде всего надо разобраться в своих помыслах и целях. Каждый человек — Вселенная. Но мы не слышим ее голос, не желаем и не умеем вслушиваться. А в этом голосе больше смысла, чем во всех наших нелепых и судорожных поступках… Впрочем, я вижу, Вы глухи к моим словам… — малаец помолчал, грустно улыбнулся. — Я кажется отвлекаю Вас от срочных дел. Простите мою старческую болтливость. А сейчас Вы на время меня оставьте, я должен сосредоточиться.

15 августа, 2 часа, 40 мин.

Многострадальная «Святая Анна» шла по Индийскому океану на запад.

В каюте капитана метался раненый Петя.

Над ним склонился, чуть покачиваясь, делая таинственные пассы, чуть нашептывал восточный целитель.

Рядом за столом трудились Бурковский и молодая женщина с пиратского корабля. Рвали льняные матросские рубашки и готовили из них бинты.

— Мы толком и не познакомились, — сказал по-английски Бурковский. — Простите, как вас величать?

— Анна, — улыбнулась женщина.

— Еще одна «святая Анна».

— Нет, я не святая, — Анна посмотрела на Петю. — Он наверно любил вас, этот мальчик.

Бурковский помедлил.

— Видите ли, Анна, я убил его отца. Они долго молчали.

— Как все-таки страшно в этом мире… — еле слышно произнесла Анна.

Быть может впервые Бурковский увидел женщину, которая работала рядом с ним. Она была смугла, черноволоса и напоминала античную скульптуру: внешне холодное, даже слегка суровое и надменное лицо, но освещенное внутренним пламенем, делавшим эту женщину желанной и обольстительной.

— Правды ради можно сказать — вы всех нас спасли. Всех моих товарищей. И меня, разумеется. Когда убили этого негодяя. — Бурковский помедлил. — А я так ничего о Вас и не знаю.

— Вас интересует моя родословная? — грустно улыбнулась Анна. — Извольте. Мой отец — негоциант. Мама умерла, когда мне было десять лет. Мы родом из Голландии. Отец перевозил корицу и шелк из Вест-Индии. У него было два корабля. Полгода назад эти подонки подкараулили нас в Малаккском проливе. Ограбили, команду убили. Ну, а я… Вы видели этого Рудольфа… я стала его…

— Не надо… — прервал Бурковский. — Забудьте. В конце-кон-цов — Вы отомстили.

— Можно я заштопаю ваш сюртук, — спросила Анна.

— Благодарю. Никогда не думал, что дочь голландского негоцианта способна зашивать сюртуки.

— Вы, Стефан, мало знаете, на что способны дочери голландских негоциантов, — она встала. — Ты меня проводишь?

— Конечно… — сдавленным голосом пробормотал Бурковский. — Извини, я должен был сам это сообразить…

15 августа, 3 час. 12 мин.

Малинин видел, как Анна и Бурковский вошли в ее каюту.

Он долго бесцельно бродил по палубе.

Луна опять вошла в тучу, океан погрузился во тьму.

«И что дальше? Какой черт занес меня в этот океан? — думал Малинин. — Чего я здесь потерял? Сейчас бы в России был уже свободен. Еще бы полгода и своя жизнь. Пусть в глухомани, в любой глуши. Разве здесь, на этом чертовом барке — не глушь? Тех же щей пожиже влей. Мы, русские, всегда в дерьме. А их польское благородие время не теряет! Что ж, так нам и надо!»

Пришли тут к Малинину жесткие воспоминания. Вспомнил он свое бесприютное детство, шайку, в которую попал, и тут же, внедрившись, как шило в масло, стал неожиданно для себя главарем… Гулял, убивал, любил, опять гулял и убивал…

Но все это представилось ему сейчас тоскливой скучной каруселью. Сколько веревочке не виться…

Вот он дышит рядом — безграничный спокойный океан, теплое море. И ни одной родной души. До ближайшего товарища-друга миллион верст, если живой, если не в кандалах ржавую воду пьет…