Вячеслав Назаров - Вечные паруса

Там, в четырех-пяти шагах от проема, вырезанного в титановой броне с таким трудом и риском, чернели ступеньки трапа. Там был выходной люк!..

Никогда еще пилот не ругался так истово, как в этот раз. А наругавшись, мысленно плюнул в сторону коварного люка и нырнул в пылевую пучину.

Помочь могла только случайность, и Тэдди, включив на полную мощность по-прежнему беспомощные локаторы, носился от стены к стене с упорством и бессистемностью ослепшей летучей мыши.

Несколько раз ему показалось, что леер заедает или за что-то цепляется. Проверил катушку — все в порядке. Оттолкнулся от стены — в который раз? Сбился со счета! — и снова полетел в пустоту, крича как можно громче:

— Свэн, где ты?

— Да здесь я, черт бы тебя побрал!

И кто-то схватил его за ноги.

Радость встречи чуть омрачил непонятно рассерженный тон Свэна, но нелепое происшествие, несмотря на весьма реальные опасности, можно было считать исчерпанным.

— Держись за меня, у меня леер. Пошли к выходу.

— Ну, это, дорогой мой Эдвард, я знаю уже минут двадцать, — ответил Свэн все тем же непонятным тоном. — Пошли.

Тэдди еще больше удивился и слегка рассердился. То же мне! В конце концов, именно он, Тэдди, нашел выход из положения: продырявил чертов плашкоут, выбрался сам и вытащил Свэна! А этот зубоскал еще дуется на что-то. И Тэдди обиженно замолчал.

Но когда он вслед за Свэном вылез в проем, первое, что он увидел, был второй цилиндр — цилиндр Свэна! Рядом с его баком.

Свэн посмотрел на Тэдди, у которого никак не мог закрыться рот, и вдруг захохотал:

— Ой, умора! Ну и отмочили же мы номер, господи… Умереть можно! Ой, не могу…

И только когда чуть-чуть отдышался, смог выговорить:

— Я же на обводном трапе стоял, как метеорит… В двух метрах от тебя. Орал пока не охрип.

До Тэдди наконец-то дошел смысл случившегося, и он тоже расхохотался:

— Так, значит, мы — нос к носу… Стоило протянуть обоим руки… А мы орали, идиоты…

— Я, понимаешь, когда грохнуло и поднялась пыль, здорово перепугался ведь ударило сразу, как только я бак тебе бросил. Первое, что пришло в голову — взрыв. Потом сообразил — ведь меня бы тогда тоже того, в пыльцу! Нет, что-то не так. Стал тебя звать — молчок. Локаторы — молчок. Поставил я тогда свой бачок, зацепился леером за поручень, и ну шастать от стенки к стенке. Мне-то ничего — я по трапу вылезу. А ты где? Ты же висел — значит, у тебя сейчас полная прострация и самому тебе не выбраться. Умора да и только! Летал по этой душегубке, орал, пока чертики не стали мерещиться…

— Но как ты меня потом нашел?

— Очень, просто. Когда у меня голова совсем уже кругом пошла от шараханья, я решил вытащить свой цилиндр. Вылез — и глазам не верю: твой бак. А рядом — норка. Я тебя за леер стал дергать, а ты — ноль внимания. Вот я и полез за тобой по твоему лееру. Злой, как черт…

Похохатывая и возбужденно перебивая друг друга, они плыли к кораблям, тускло поблескивающим в неверном свете Юпитера, и веселились с каким-то исступлением, за которым угадывалось пережитое напряжение.

— Умрут ребята, если на Базе рассказать…

— Брось ты. Надо помалкивать. Это же анекдот на всю Систему. Засмеют…

— Засмеют — это точно.

И когда они были у своих кораблей и послушные автоматы готовились принять на борт запасные баки с горючим и их самих, в гермошлеме прозвучал неожиданно серьезный и почему-то грустный голос Свэна:

— Послушай, Тэдди, а сколько длилась вся эта петрушка?

— Что-то около двух часов, Свэн.

Это был странный мир.

Издалека Юпитер был похож на сплюснутый эллиптический щит — именно щит, а не яйцо, сплюснутое на полюсах. В отличие от всех планет, которые когда-либо видел Тэдди, Юпитер почему-то казался плоским, как солнце на декорациях мюзик-холла.

Ученым проще. Когда их спрашиваешь: "почему?", они отвечают твердо и кратко: "Это одна из особенностей гигантских планет". И все. Как будто этими словами можно объять всю тоску по привычным, выстраданным в течение тысяч лет и закрепленным в генах законами геометрии, представлениям, тоску по реальности, представление о которой теряешь, попадая в гравитационное поле "Папаши".

"Папаша"… Вот висит гигантский щит, преграждая дорогу, и на щите этом, как на щите Медузы, начертаны неведомые письмена, видеть которые не дано человеку. Он многоцветен, этот щит, — голубоватый фон планеты перечеркивают резкие, в зазубринах, коричневые полосы, параллельные экватору. Эти голубые и коричневые зоны на эллипсе планеты меняются, но очень медленно — десятки земных лет проходит, прежде чем удается заметить смещение.

Сейчас Юпитер выглядел, как три года назад, когда они были здесь со Свэном. Все та же голубая полоса на экваторе, а вокруг нее симметрично расположены две широкие тропические полосы. Дальше — менее яркие полосы и зоны умеренного пояса, а полярные области, однородные и неяркие, уже нависли над кораблями.

Да, нависли, Свэн с его любовью ко всякого рода жаргонным словечкам называет это "заглатыванием".

Дело в том, что на определенном расстоянии щит Юпитера начинает вести себя несколько необычно — его края вытягиваются и начинают постепенно обволакивать корабли. Сначала "Папаша" превращается в полусферу, вогнутой частью обращенную к кораблям. Это, в общем-то, довольно обычно любая планета на близком расстоянии кажется не шаром, а вогнутой чашей.

Но "Папаша" этим не ограничивается. Края горизонта ползут все выше и выше, и, в конце концов, вы оказываетесь внутри сферы — Юпитер окружает вас со всех сторон своей поверхностью, и лишь маленькое черное пятно вверху остается от того необъятного, что называется Космос.

Юпитер заглатывает корабль, как росянка — мошку, и странный глобус, вывернутый наизнанку, начинает оживать.

Первыми оживают округлые светлые облака: их движение уже доступно взгляду, как перемещение минутной стрелки. Потом начинают двигаться резко ограниченные, удлиненные коричневые пятна. Их движение напоминает скачки дафний под микроскопом — минута покоя, неуловимый рывок, и снова покой, и только края коричневой массы чуть дрожат. Светлые зоны резкими прямыми штрихами пересекают вдруг непонятные перемычки, идущие от расположенных на разных широтах темных полос.

И вся эта бесшумная свистопляска торжествует вверху, внизу, с обоих боков, и потому звездолетчиков никак не может оставить противное ощущение, словно ты — муха, попавшая в бутылку, или, точнее, в какой-то светящийся пузырь, из которого никак не найти выхода.

Говорят, здесь повинно мощное поле тяготения Юпитера — оно искажает путь световых лучей, и человек, попавший в это поле, видит не то, что на самом деле. Очень может быть. Только от этого не легче.