Вячеслав Назаров - Вечные паруса

— Вы отрицаете возможность контакта с инопланетным разумом?

— Тысячу раз — нет! Но все эти досужие разговоры о высших и низших цивилизациях — как раз и есть чистейший идеализм, потому что шкала "выше ниже" предполагает чисто количественные градации.

— Я с вами согласен, Иван Сергеевич, но вы все-таки не можете не признать, что любая цивилизация — как бы она не отличалась от нашей должна оставить непременные следы разумной и целенаправленной деятельности…

— Совершенно верно. Но разум качественно иной структуры, чем наш, может иметь и качественно иную цель, чем человечество. Человек в своем развитии создает искусственную среду, все время усовершенствует ее — он строит дома, дороги, машины, осваивает атмосферу, гидросферу, космос — и все это путем создания "второй природы", искусственной среды обитания. Ведь естественная среда ставит непреодолимую стену между нашими потребностями и возможностями. Но создание искусственной среды обитания — это лишь один из бессчетного количества возможных вариантов самосохранения жизни и отнюдь не самый удобный, не правда ли?

— Хорошо, я могу предположить существование цивилизации, для которой искусственная среда необязательна. Хотя, по-моему, это чистейший бред. Но допустим. Только ведь даже при таком варианте должна существовать какая-то созидательная работа, какая-то — пусть необычная — форма труда, а труд должен оставлять следы…

— Как вы считаете, в человеческом обществе искусство созидательный труд или нет?

— Что за вопрос? Разумеется.

— Ну, а теперь представьте себе цивилизацию музыкантов и художников…

Карагодский наморщил лоб. Ему представился огромный пляж, окруженный лесами, по которому бродят абсолютно голые люди с хитрыми физиономиями явных бездельников и во все горло распевают песни или рисуют пальцем на песке забавные рожицы. Нечто подобное он видел года два тому назад в Гаграх, в Доме отдыха работников искусства. Ничего более фантастического в голову ему не пришло, и Карагодский снисходительно улыбнулся:

— Не могу, Иван Сергеевич. При всем желании — не могу…

Но Пан, по всей видимости, не шутил. Он продолжал совершенно серьезно:

— Я тоже не могу. А придется. Уисс пока дает больше загадок, чем разгадок. Вернее, одна загадка тащит за собой целый воз новых вопросов…

— Какое отношение имеет Уисс к инопланетным цивилизациям?

— Иные планеты? Я показал вам фокус с зеркалом, имея в виду матушку Землю. Сдается мне, люди и дельфины в этом смысле похожи на нас с вами сидим в одной комнате и не видим друг друга.

— Значит, цивилизация дельфинов?.. O-чень оригинально!

Карагодский даже языком прищелкнул. На этот раз Пан, кажется, зашел чересчур далеко…

— Не знаю… Пока это еще только намеки. Путаница. В глубине души еще гложет червячок — не может быть. И все-таки… Все-таки факты завязываются в один узел, и ничего с этим не поделать. Я недаром заговорил о цивилизации музыкантов. Конечно, это грубейшее приближение, но в нем что-то есть. Вначале я думал, что цветомузыка — одно из средств общения у дельфинов, а сейчас мне кажется, что все гораздо сложнее…

— Постойте, Иван Сергеевич, я читал вашу статью о звуковидении у дельфинов, но вот о цветомузыке слышу впервые.

— Что звуковидение? Я только экспериментально доказал гипотезу, выдвинутую много лет назад. Дельфины действительно видят не только свет, но и звук — сетчатка их глаз воспринимает звуковые волны так же четко, как и световые. Точнее, ультразвуковые волны. Его естественный ультразвуковой генератор — нечто вроде прожектора, с помощью которого он "осматривает" окружающее… Впрочем, словами этого не перескажешь. Вы сами увидите в операторском зале.

— А цветомузыка?

— Самая прямая связь. Звуку каждой частоты соответствует определенный цвет. Об этом давным-давно догадывались композиторы, в том числе и Скрябин… Так вот, глаза дельфина — аппарат, который способен не только воспринимать мир в объемных и цветных звуковых образах, но видеть нашу человеческую музыку. Видимо, дельфины мыслят цветомузыкальными образами, и в этом главная трудность нашего с нами взаимопонимания.

— Но как вы представляете себе такое мышление? Человек мыслит словом…

— Только ли? Художники мыслят цветом и объемом, музыканты сочетаниями звуков, а Скрябин…

— Давайте оставим Скрябина. Потому что он, в конце концов, как и все, в обыденной жизни мыслил словами.

— Может быть. Но если предположить, что у дельфинов является нормой вид мышления и общения, который у людей считается отклонением от нормы неважно в какую сторону, в психопатию или в гениальность, — то вполне естественно…

— Ничего естественного не вижу, Иван Сергеевич. Еще великий Павлов доказал…

— Против Павлова я ничего не имею. Тем более что у дельфинов есть некое подобие нашей второй сигнальной системы, даже что-то вроде азбуки из 30–40 звуков, но такой "речью" они пользуются довольно редко…

— Дорогой коллега…

— Вениамин Лазаревич, вам не кажется, что мы толчем воду в ступе? Я вам предлагаю посмотреть своими глазами и во всем самому убедиться, а вы меня терзаете пустыми разговорами и априорными опровержениями типа "этого нет, потому что этого не может быть". Не правда ли, странно?

— Нет, Иван Сергеевич, "наглядные доказательства" — еще не все. Карагодский неприязненно покосился на зеркальную ширму. — Показать можно все, что угодно. Поразить воображение и так далее. Но я бы не стал приступать к экспериментам подобного рода без прочной теоретической базы. А вот здесь-то вы хромаете, дорогой мой, хромаете, — убежденно закончил академик и для большей вескости постучал ладонью о трость, хотя спроси его сейчас, в чем именно хромает

Пан, — он бы не смог сказать, он просто не мог принять этого фанатизма, этой школярской увлеченности, этой юношеской его убежденности. Внутри колыхалось что-то темное, неназванное, и это "что-то" было похоже на элементарную зависть… Глухо звякнул корабельный видеофон. Пан подбежал к аппарату, включил — на экране появилось взволнованное лицо Нины:

— Иван Сергеевич, скорее, Уисс…

Она заметила Карагодского в кресле, осеклась, смутилась и вопросительно посмотрела на Пана.

— Говорите, Ниночка, говорите. Что там у вас стряслось? Вениамин Лазаревич уже почти в курсе дела.

— Да, собственно, ничего особенного не случилось. Просто вас вызывает Уисс. Он очень торжественный и загадочный, передает в основном в синих и лиловых тонах. Мы подошли к какому-то острову, и Уисс просит остаться здесь на ночь.

— Почему на ночь?

— Не знаю. Он вызывает вас.

— Хорошо. Сейчас мы с Вениамином Лазаревичем придем.

Карагодский без особой охоты поднялся с уютного кресла, медленно оправил костюм, пригладил пышную эйнштейновскую шевелюру и водрузил на орлиный нос свои великолепные очки. Мир вокруг привычно затуманился, потерял свою резкую угловатость, и вместе с туманом вернулось чувство успокоенности и уверенности в здравой основе вещей.