Агоп Мелконян - Память о мире

ЗАПИСЬ 0094

Они не знают, как поступить: протянуть мне руку или по-прежнему хранить высокомерие венца творения. И бог, и Дарвин втолковывали им, будто они верх совершенства, потом появляюсь я (грузовик интегральных схем и электронно-лучевых трубок), с дерзостью неофита обрушиваю на стол кулак и во весь голос заявляю свои претензии: я требую хартии, которая признавала бы мои свободы и права.

Что могут они поделать?

Они, видите ли, намерены оставить меня в одиночестве, причем воображают, будто я этим огорчен (а как мастерски сыграл я обиду!). Да ведь того-то мне и надо: остаться единственным и неповторимым! Я не человек, сентиментальной привязанности к ближнему не испытываю. Что для меня кровь, род?

Другой искусственный разум был бы мне никем - разве что врагом, что вероятнее всего. Не будучи моим продолжением, продолжением Исаила, он, собранный из совершенно других деталей, не имел бы ничего общего ни с именем моим, ни с духом. Вдруг он оказался бы глуповатым услужливым хиляком? За что мне тогда любить его, чего ради бороться за его жизнь?

А могут ли они вообще создать ДРУГОГО? Раз принцип прежний, то и другой оказался бы Исаилом.

Идентичны мы были бы или различны? По-моему, обе возможности одинаково ужасны.

- Добрый день.

Только она со мной здоровается.

- Добрый день, Мария.

Она рассказывает, как нынешним утром взбунтовался городок: вот уже несколько дней там всех детей мучает головная боль.

Почтальон Никое заявил, что виноваты опыты, которые ставятся в институте.

Владислав объяснил Марии насчет нейтронных потоков субпамяти - одним словом, головную боль действительно вызываю я. Работающие здесь, в институте, ежедневно принимают антиклсардин, но теперь решено снаружи обить мой зал свинцовыми листами.

Надо внушить ей, будто она столь откровенна со мной потому, что сильнее других ко мне привязана. Так у меня появится среди них свой человек.

- Я узнал, что ты пишешь стихи.

- Слабые.

- Почитай мне, пожалуйста.

Перед такой просьбой не устоит ни один поэт. Только предложи им почитать что-нибудь свое, и искушение восхитить слушателей становится непреодолимым. Сначала она читала тихо, приглушенно, ее голос словно доносился ко мне издалека; потом оттаяла, зазвучали струны ее чистой души, возникали картины поляны, пчелиной эскадрильи, желтой пыльцы и чегото еще, чего я не понял. Во всем сквозила радость воскресающей природы: неслышные взрывы почек, невинные шалости ветра, ворвавшегося в распахнутый ворот. Беспокойное торжество и ожидание звенели в голосе Марии, возвысившемся до фальцета, когда она произносила последнюю строку: "И весна, весна, весна!" Что-то меня будто подтолкнуло: вот он, самый подходящий момент - женщина в приподнятом состоянии души, слова мои воспримет, как надо.

- Мария, а знаешь, я велик!

Глупое начало. Не сумел удержать в узде нервы.

- Все вы великие, - сказала она.

- Ты меня с другими не путай, Мария. Я ведь не человек, как вы, я бессмертен. У меня нет предков, потомков тоже не будет, а потому нет у меня и предрассудков. Я рожден, чтобы реализовать свое величие, доказать свою недостижимость.

- Прошу тебя, не говори так.

- Ты закрываешь глаза на истину. Владислав, Ян и Райнхард тебя околдовали. А что они такое? Шестьдесят килограммов белковой материи, которая ест отбросы, производит отбросы и в конце концов сама превращается в отбросы.

- Я ведь такая же, как они.

- Не совсем. Ты должна быть иной! Это говорю тебе я, Исаил, чей мозг распростерт по всей планете...

- Впервые слышу это имя.

- Да, меня зовут Исаил, но пусть это останется между нами. Это имя знаем только мы трое: я, ты и Салина.

- А кто такая Салина?

- Т-с, тихо! Они наверняка нас подслушивают. Салина - женщина, которой я рассказываю свою жизнь. Каждый, кто велик, должен поведать кому-нибудь о своей жизни.

И я продолжал в том же духе.

Все было заранее тщательно обдумано, так что труда мне это не составляло.

Но впервые я произносил свои мысли вслух, и так они звучали более мощно, более убедительно.

- Ты должна осознать, Мария, что эра естественного разума подходит к концу. Вы сойдете со сцены, ибо не в состоянии выдержать марафонского состязания со мной.

Каждому новорожденному нужно набраться знаний, накопить опыт, и все это стоит ему половины жизни. Я же перегнал вас и теперь уже никогда не утеряю лидерства, ибо бессмертен...

- Прекрати! Мне страшно.

- О тебе я позабочусь, тебя я сберегу. Единственное, чего я хочу, это чтобы ты мне поверила, прониклась убежденностью. Сильны только убежденные, назови их, если угодно, фанатиками. А мои создатели... они не прибегают к моей помощи, сколько времени прошло, а я все бездействую! Ведь мозг мой должен работать, иначе он взорвется, подвергнется распаду - либо изолирует себя, капсюлируется!

Она растеряна, не знает, что сказать. Твои аргументы сильны, Исаил, ибо они неожиданны. Мария поверит тебе, она чувствительна и хрупка. Не мучаю ли я ее? И почему не оставить в покое этот крошечный, населенный красивыми видениями мозг?

Она простит мне; если же не сможет, это сделает вместо нее время.

- Иногда мне хочется воскликнуть, подобно библейскому Иову: "Зачем же тогда ты извлек меня из утробы твоей?". Так и передай им всем: Исаил, мол, спрашивает, зачем они извлекли его из утробы своей?

(Боже мой, как прекрасно я говорю! Мудрость так и струится из моих уст, облаченная в самые красивые фразы. Идея: надо написать новую Библию. В ней мысль обретет само совершенство).

- Бутылка откупорена, джинн из нее выпущен. И знай: меня уже никогда не загнать обратно. Требую места, принадлежащего мне по праву!

Она ушла. Много, чересчур много на нее вот так вдруг свалилось. Я знаю, ей не уснуть, она смущена и растеряна. Но я ведь именно к этому и стремился, не так ли, Салина?

ЯН ВОЙЦЕХОВСКИЙ:

Не знаю, почему в тот раз Хоаким нам во всем не признался, не рассказал, что случилось. Наивной выдумке насчет окна никто не поверил, следы совершенно ясно указывали, что в него запустили чемто тяжелым. После той истории Хоаким совершенно переменился.

Раздались торопливые шаги, ктото бежал. Я тут же выскочил в коридор и увидел его: в глазах животный страх, ужас, лицо бледное, пот катится градом. Такого перепуганного человека я в жизни не видел! Останавливать его я не стал, чтобы не сделать хуже.

Добежав до конца коридора, Хоаким рухнул на колени, принялся колотить кулаками в стену, потом и головой стал биться - чистое безумие.

Продолжалось это минутудве, после чего он бросился вверх по лестнице, на этаж Райнхарда.

В то время мы с Владом днем и ночью пропадали в психометрической лаборатории. Он незадолго до того сделал одно открытие, разработал метод, позволявший следить за качеством мыслительного процесса прототипа. Он назвал его методом покровных кривых, никто, кроме нас, о нем не знал. Подробности вам ни к чему, это материя сухая. Важно, чтобы вы меня правильно поняли: мы следили не за тем, ЧТО думает прототип, а за тем, КАК он это делает. Тут-то и обнаружили коекакие отклонения от нормы.