Агоп Мелконян - Память о мире

Вот когда нам стало ясно самое важное: у нашего чада ужасно мощное воображение! Единой математической теории воображения пока нет; склонность к фантазии нельзя запрограммировать, нельзя ею и управлять. У него же эта склонность была столь сильна, что овладевала им полностью, подчиняла себе.

Справиться с собственными иллюзиями он был не в силах. К выдумке его тянуло, словно магнитом, он погружался в нее, образно говоря, с головой, причем лишен был возможности прогнать свои видения, когда пожелает - эти видения им прямо помыкали! Мозг, лишенный реального бытия, целиком его для себя сочинял. Сначала это просто доставляло ему удовольствие, потом стало способом существования, наконец - целиком захватило его в плен. Сердцевиной , сутью жизни - вот чем было для него воображение. И вело это к сумасшествию. Почему так произошло?

Я уже сказал: не знаю, нет теории. Так уж случилось.

ЗАПИСЬ 0106

Чувствую утомление. Постоянное напряжение меня истощает. Я веду поиск кратчайшего пути к цели (что это за цель?) и намерен непременно до нее добраться (и что я там буду делать?). Хотелось бы отдохнуть, но заснуть страшно - меня ведь отравят, правда, Салина?

Я расслабляюсь, расслабляюсь...

Все чаще мне снятся кошмары. Даже не снятся, видения так ясны. На меня надвигаются аморфные пятна - голубые, светложелтые, оранжевые.

Они медленно пульсируют. Пытаюсь охватить и растерзать эти пятна, но они уворачиваются, я бросаюсь следом по крутой тропинке, ветки кустов хлещут меня по лицу, ранят... Пятна постепенно превращаются в ботинки с длинными черными шнурками и пружинистыми подметками, с блестящими носами и кожаными ушками.

Остановитесь, кричу я, еле-еле переводя дух, у меня так сердце из груди выскочит! Но ботинки улепетывают, и вот я уже почти поравнялся с ними, надо только дотянуться, достать пальцами шнурки и зажать их в горсть. Липкие от грязи шнурки ботинок с блестящими носами. В последнее мгновенье мне удается поймать один из них, оседлать.

Я дергаю кожаные ушки, и ботинок взвивается - мой конекгорбунок!

Вот что мне снится, Салина. Как же хочется прогуляться, хоть сотню метров пройти вдоль моря; вот за что я их ненавижу - они даровали мне сознание, мысли и чувства человека, но оставили неподвижным и беспомощным. Разве не ужасно такое раздвоение?

Неужели ты сомневаешься в будущем моем триумфе? Я молод, за мной нет долгов, я не убивал брата своего Авеля, я лишен корней, религии, если хочешь - морали! Моя мораль - это мой разум; мой характер - это моя логика. Я могу наплевать на всех, кроме самого себя, а такую силу не обуздать никому!

Ты, наверное, спросишь, почему.

Потому что я ненавижу их, ах, как я их ненавижу! Никто никогда не ненавидел их. Долго ползали они по этой земле, но ничего для нее не сделали, разве что удобряли ее своими смрадными телами... Стой!

Приближается конный отряд, во главе его - ботинок с блестящим носом.

Цокцок, цок-цок. Эта командирская морда меня бесит! У него на поясе две сапожные щетки, из них он собирается меня застрелить. Говорю тебе: они пришли меня казнить. А вдруг они позволят мне откупиться?

Сколько вам, ваша честь, полковник Ботинок? Вы не согласны меня пощадить? Какое коварство! Вы палач!

Вас, наверное, подослал Райнхард Макреди; он клевещет на меня из ненависти - ведь я красивее его... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне отлично известна... Я войду по-воровски бесшумно, чтобы не разбудить спящих, их сон мне на руку, нарушать его нельзя. Я различу белую амфору ее тела. Я хочу любить ее руками! Где мои руки? Хочу любить руками! Вы не имеете права! Что? Ах, вот как... ...с кем-то в пути... посох и немного пищи. Ориентироваться буду по дорожным указателям. А могу и по звездам, звездная карта мне...

ВЛАДИСЛАВ ЖАБОТИНСКИЙ:

Как-то, навестив наш прототип, Мария вернулась в сильной тревоге. Не могла найти себе места в комнате.

Делая вид, будто читаю, я, внимательно следил за ней боковым зрением.

-Ты не хотела бы мне что-то сказать? - спросил я.

- Ага, вспомнил, что у тебя есть жена.

Опыт подсказывал, что эта фраза предвещает семейный скандал. За ней должна была последовать сентенция, гласящая, то мне надо было жениться на книгах. Заключение же обычно звучало патетически: эх, вы, книжные черви! По этому сценарию все и разыгралось, но постепенно разговор перешел на "того человека, у которого нет ни рук, ни ног".

- Мария, давай сразу условимся, - сказал я. - Он не человек. Это всего лишь искусственный мозг.

- Что ж, выходит, искусственный мозг не имеет права на счастье?!

В ответ на столь блестящую демонстрацию женской логики я попытался объяснить, что человек - существо несколько более сложное, чем просто мозг, она же обвинила нас в том, что мы создали кентавра: наполовину человека, наполовину машину; тем не менее, это существо мучается одиночеством, а мы даже не интересуемся, чего оно желает, а чего - нет.

- Знаешь, мы с Яном продолжаем его изучать, - сказал я.

- Что вы там такого нашли для изучения, как только не стыдно совать нос в чужую душу! Ему счастье нужно, а не ваши исследования!

- Оставь ты это свое счастье! - не выдержав, раскричался я. - Пола у него нету, так что смастерить ему пару мы не можем, детей у него тоже не будет, деньги ему не нужны, в меховых шубах и джинсах он не щеголяет. И как же ему изобрести это самое счастье?

-Вот видишь, ты всё понял абсолютно примитивно.

С того дня она изменилась. В растерянности бродила по комнатам, словно вела нескончаемую беседу -то ли с кем-то, то ли сама с собой. В глазах ее читались укор и непонимание. Потом она, похоже, стала меня над кипящими горшками заклинания, пританцовывая вокруг, как колдуньи, а потом мазали мою хилую грудь какими-то снадобьями. Но язык мой оставался попрежнему неповоротлив, взгляд - по-прежнему пуст и непонимающ. Злые языки твердили, что бог наказывает маму за то, что она бросила мужа и стала любовницей красномордого и плешивого бакалейщика сеньора Эмилио, человека с толстыми, будто сальными, ладонями. У него была жена и двое дочерей-уродок, но частенько он оставался ночевать у нас, с маминой постели до меня доносилось порой его похотливое пыхтенье. Впрочем, без него мы давно бы умерли с голоду, поскольку моя родительница предпочитала греться на солнышке вместо того, чтобы работать.

Как то сеньор Эмилио приехал на вместительной повозке, в которую мы погрузили немножко еды и самые необходимые вещи. Потом колеса застучали по булыжнику, а из окон высовывались старые ведьмы - наши соседки, - сыпля нам вслед проклятья. Куда мы едем, я не знал, да и не интересовался. На протяжении всей дороги сеньор Эмилио щедро отпускал сальные шутки и тискал мою мать. К вечеру мы добрались до какого-то монастыря, развели костер и устроились на ночлег: я- в повозке, а они на земле. В наших монастырях женщинам ночевать не положено.