Александр Тюрин - Полдень XXI век, 2012 № 05

— А как же — приходится, ваше благородие.

— А зовут его как, Восьмого-то?

— Восьмой и есть.

— Ну, не скажи, братец… Я тоже в ведомстве по нумеру числюсь, хотя и христианским именем наречён… Ладно, из себя-то он каков, с лица, то есть?

— А как все: корпус хромированный, по всей морде неон-ки… На колёсиках.

— Вот это лучше. Молодец. И у кого же он прокламации получает?

— Пудинги, что ли?

— Ну-ну, пудинги.

— Известное дело — на Хэмптонкорт-роуд.

— Так… А противу государя выражался?

— Вырождался, вырождался. У них народ такой — вырождающийся. Отпустил бы ты меня, барин, меня с сеном ждут…

— А ты, братец, не спеши. Ты мне лучше вот что скажи: где этого Восьмого найти можно?

— Дома, где же ещё.

— А как туда добраться, голубчик?

— Так я и подвезти могу…

— Далеко ли?

— Да световых вёрст этак миллиардика два будет…

— Это ничего, обернёмся…

Глаза ротмистра внезапно зажглись странным огнём, он перегнулся через стол к мужику и тихо спросил:

— А скажи, братец, нет ли у вас курей с человеческим профилем?

— Как не быть, в любом дворе полно.

— И что?

— А ничто. Куры и куры. С пёрышками…

— А Восьмой этот — он, часом, не курица?

— Нет, тогда бы его яйца нести пристроили. А так нет — не курица.

— Жалко, — вздохнул Штаницын. — А ты мужик вроде ничего, справный… Только вот зря у тебя три глаза…

— Где же три? — удивился мужик. — Осередь лба — это рефлектор. Нам, мужикам, без него никак…

Встреться с Квазаром кто поинтеллигентней, он непременно впал бы в мистицизм и религиозный экстаз, учёный-атеист посчитал бы его за монстра и отправил в кунсткамеру, а вот во внутреннем мире ротмистра таинственный пришелец был принят радостно, но без удивления, подобно недостающему элементу в таблице химика Менделеева.

Потому что виновны были все — и ответить должны были тоже все.

— Куры эти ваши, они… кто? Не состоят ли в тайных обществах?

— Кака тайна! Всё время на виду.

— Нет, ты мне по совести скажи: куры они или что?

— Так это как посмотреть. Спереди вроде куры, а сбоку выходит личность.

— А какая она, эта личность? — замирая, спросил ротмистр.

— А вот как на патрете! — сказал допрашиваемый, радостно тыча пальцем в государеву персону в золочёной раме.

— И что, — не слыша себя, спросил ротмистр, — они все такие?

— Все как одна, ваше благородие!

— Та-ак… А не из царской ли они фамилии? Не Романовы ли?

— А кто ж их спрашивал. Может, и Романовы.

— Не обознался ли ты, любезный?

— Уж четвёртую сотню лет на этих курей гляжу…

— Романовыми кликать не пробовал?

— Всяко пробовал…

— Откликались?

— Откликались.

— А притеснять их не притесняете?

— Сами-то не притесняем, разве петух какой… Так ведь это для дела.

— А Восьмой, он… не петух?

— Какой петух! Так себе, железячка.

— Бомба?!

— Врать не стану, в брюхо к нему не лазил.

— Почему не лазил? Опасался?

— Ясное дело. Руку оттяпает, а новая пока вырастет…

— Опасался — значит, бомба. А бомба он для террору против царской фамилии… А они, значит, бедненькие мои…

Последним усилием рассудка Штаницын понял одно: дому Романовых угрожает смертельная опасность. «Обезвредить Восьмого! Обезвредить Восьмого!» — стучало по голове тревожной мыслью.

От таких ударов он почувствовал боль. Это была боль за государя-императора.

— Ты, голубчик, отдохни пока, — сказал он уводимому Квазару. — У меня голова что-то разболелась…

Потом он в течение получаса ходил по кабинету, стараясь не стучать ногами и на каждый нечётный шаг затягивая солдатскую песню, изредка застывал по стойке «смирно» перед августейшим портретом…

Наконец уселся за стол и вытащил стопку чистой гербовой бумаги.

«.. Настоящим установлено, что на основании проведённого мною дознания крестьянин из Галактионовки Альфацынтаврского уезда Квазар Пульсаров показал о наличии заговора противу царствующего дома. Во главе заговора стоит изменник и социалист по кличке Восьмой, будучи связан с аглицким городом Лондоном. Упомянутый Квазар Пульсаров показал, что означенный Восьмой представляет собой натуральную бомбу, каковую намерен подложить под устои правопорядка. Отталкиваясь от состояния крайней опасности, членам царской фамилии во главе с Государем приходится скрываться в обличии курей, имеющих, впрочем, в профиль вполне человеческую фигуру. Государь и его семья скрылись в секретную деревню Галактионовка, которая Альфацынтаврского уезда никакой губернии и находится в административно неохваченных областях, не значась при этом ни в каких реэстрах. Ввиду невозможности допустить влачения образа жизни возлюбленным Монархом в куриной сущности, предлагаю создать Чрезвычайную комиссию, усиленную двумя полуротами гренадер для поимки Восьмого и перечисления венценосной фамилии в прежнее состояние. Дело полагаю безотлагательным, памятуя об опасности, всечасно нависающей над Империей, ибо жители секретной деревни Галактионовки темны и по недомыслию или злонравию способны использовать вышеозначенных курей-Романовых по прямому их назначению, т. е. как курей. С себя лично вины не снимаю, поскольку виновны все — и ответить должны все…»

— Ещё один сгорел на работе, — констатировал граф Орлов, прочтя перед сном доклад Штаницына. Подумав, наложил резолюцию: «Отставка с полным пенсионом».

Перекинувшись пару раз в дурачка с денщиком и оба раза выиграв, зазевал и отправился почивать.

…Не без всегдашнего трепета подходил Орлов к двери государева кабинета, хотя бояться было, в общем-то, нечего. Да и доклад был пустяковый — о публичном чтении студентом Киевской духовной академии Ардалионом Лютифертским скабрёзной поэмы о праведном Лоте и дщерях его.

Как и следовало ожидать, государь стоял у окна, но в его мощной фигуре чувствовалась какая-то затаённая печаль.

— Пришёл? — не оборачиваясь, осведомился царь. — Читай.

Доклад подходил к своей наиболее интересной середине, когда Орлов заметил, что государь стоит на ногах как-то неуверенно. Разглядев, в чём дело, граф ахнул и уронил папку с докладом.

— Удивляешься, милейший? — повернулся к нему государь и сердито царапнул лапой по паркету. — По твоей милости…

— Ваше императорское величество… — испуганно забормотал Орлов.

— Ко-ко-ко, — нетерпеливо оборвал его Николай. — А кто не прислушался к бдительному голосу ротмистра Штаницына? Молчишь?

Потом произошло совсем невообразимое: государь захлопал себя по ляжкам, огорчился и горестно закричал: