Александр Тюрин - Полдень XXI век, 2012 № 05

— Насест! Есть в этом проклятом дворце хоть один порядочный насест?

Граф с ужасом попятился, у самой двери поскользнулся на кучке помёта, упал, вскочил и бросился прочь.

Вслед ему неслось звонкое петушиное пение. Над Санкт-Петербургом занимался новый день, и этот день никому нигде не сулил ничего хорошего.

— А ты покушай, ваше высокопревосходительство, — хитро увещевал графа по прибытии домой денщик. — Авось и полегчает.

Граф открыл крышку судка. Государь-император, ощипанный и выпотрошенный, смотрел на него скорбным варёным глазом.

— Ваше императорское величество, как же я могу употребить вас в пищу? Зачем это, что Европа скажет? — запричитал граф.

— Не любо — не кушай, — обиделся царь и захлопнул за собой крышку судка.

— Да что вы, ваше сиятельство, — говорил денщик, — курятинка эта не в пример свежая, только что галактионовские мужики на рынок выбросили…

— А цесаревичи… цыплятки то есть? — спросил Орлов, всё ещё надеясь спасти династию.

— А цыплят ихних сейчас ваша кошечка кушают…

Граф побежал спасать-выручать цесаревичей. Но было поздно. Повсюду валялся пух пополам с аксельбантами.

— Эх, кошка, — сказал граф. — Что же ты, кошка?

— А я и не кошка, — сказала кошка и облизала с усов голубую кровь. — Я — Восьмой.

— Сицилист? — выдохнул граф.

— Сицилист, — мрачно кивнула кошка, изготавливаясь к прыжку.

Осознав неизбежность рокового исхода, Орлов истошно закричал:

— Позвольте, я не курица, я не ку…

…Ещё не утихло эхо предсмертного вопля шефа жандармов, когда он проснулся.

— Денщик! — закричал он. — Денщик!!!

Как из-под кровати (а может быть — и действительно из-под неё) возник денщик.

— Что у нас на завтрак? — спросил граф, томимый предчувствием.

— Как велели — курятина-с… — ошеломлённо ответил денщик.

— Отставить курятину! Штаницына ко мне!

Вдвойне скоромную сегодня курятину подменила собой овсяная каша, которую граф с плохо скрытым отвращением и поглощал в ожидании ротмистра.

Штаницын вошел, не доложившись, как положено, и Орлова это почему-то нисколько не удивило. Два равно безумных взгляда скрестились осередь комнаты.

— Восьмой? — заговорщицки спросил граф.

— Восьмой, — рыдая, сказал ротмистр и повалился на колени. Орлов поманил его к себе ложкой. Штаницын, как был, на коленях, подошёл к столу. Некоторое время шеф жандармов и ротмистр переговаривались знаками. Со стороны могло показаться, что они разыгрывают пантомиму «Птичий двор». Оба кормили воображаемых кур воображаемым же кормом.

— Вывезешь? Доставишь? — только и спросил граф.

— Христом-господом нашим… — вымолвил Штаницын и опять заплакал.

— Ты уж корми их там… соответственно… блюди… Как тебя по имя-отчеству-то?

— Сергей Сысоевич, — отвечал Штаницын, не осушая глаз.

…Прямо скажем, ротмистру Штаницыну граф не поверил. Он был умён. Но умён, как оказалось, слишком.

Дело в том, что, доведённый до отчаяния неопределённым к себе отношением государя, он принял рапорт Штаницына и его безумие (во всей очевидности, преднамеренное) за очередное монаршее испытание на верность. Видимо, проверить решил император, как поведёт себя верный его охранитель в столь нестандартной ситуации, не проявит ли халатности или вольномыслия.

Поэтому граф условия игры принял и включился в неё со всей живостью.

— А скажи, братец Сергей Сысоевич, — вкрадчиво пытал он ротмистра. — Не выйдет ли в народе нашем возмущения от куриного вида? Скажут — у всех власть как власть, а у нас вон кака страсть!

— Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, — просто, прямо, по-военному ответствовал Штаницын. — Мы, русские люди, ко всякой власти привычны и подчиниться готовы, а в особенности законной. Были под царями, будем под курями — какая разница!

Слушая бред Штаницына, граф лихорадочно соображал, кто же это под него копает. «Съедят, — думал он. — Прямо вот так с эполетами и сожрут. Но подождите, голубчики. Не на того напали. Думали, Орлов растеряется, выкинет Штаницына с работы и тут-то как раз и пропадёт. А потом государь его вызовет, предъявит шизофренические протоколы и просто этак скажет: «А если бы это было правдой?» И сгорел Алексей Фёдорович, синим огнём сгорел. Впрочем, возможно и другое: решил вдруг государь разыграть своего старого солдата. Тогда ещё легче — подхихикнул монаршей шутке, только и всего. А пока играть нужно, делать вид, что веришь этой каналье Штаницыну, ишь как роль исполняет — чисто актёр господин Каратыгин… Но ничего, Орлов тоже актёр, Щепкин, можно сказать…»

Так подумал граф Орлов и успокоился — эка невидаль: вздумали российского подданного глупостью испытывать…

— …А чтобы народ не сомневался, — продолжал между тем Штаницын, — мы царскую фамилию в платье нарядим, в мундирчики, чин по чину, — наконец-то прожектёрская мысль ротмистра развернулась как могла широко. — И на троне небольшенький нашестик пристроим…

«Хитёр, ох, хитёр, — нехорошо думал про собеседника граф. — Поймать хочет, чтобы я насмешку какую-нибудь допустил…»

— И самое главное, ротмистр, — сказал он вслух, — это тайна. Только двое в России будут знать истинное положение вещей. Мы не дадим в обиду своего государя. Для нас он всегда государь, каков бы он ни был — в мундире или в перьях. Самодержец Всероссийский!

«Что, подловил? — внутренне ликовал граф. — Ты мне глупость, а я тебе глупость горшую!»

— А потом, — захлёбываясь, развивал свою мысль ротмистр, — потом и мы привыкнем, что ОНИ — куры, и все привыкнут… Только прямо сейчас нужно постепенно приучать население к мысли…

—.. что курица — птица не в пример более благородная противу орла! — подхватил эстафету граф.

Некоторое время жандармы наслаждались этой своеобразной интеллектуальной игрой. Один, правда, не наслаждался, ибо и вправду верил всему, что говорил. Второй, по совести сказать, тоже испытывал мало удовольствия, так как боялся сорваться и проиграть.

Беседа продолжалась часа два и более. Время от времени Орлов ловил себя на мысли, что начинает верить в куриный метаморфоз. Сперва его это тревожило, а потом перестало — так было легче разговаривыать с ложно-безумным ротмистром.

Постепенно будущее Российской империи вполне определилось. Ко взаимному удивлению, куры в качестве правящей династии прекрасно вписывались в существующие уставы и уложения, во всеобъемлющую триединую формулу «Самодержавие, Православие, Народность».

День стал мало-помалу клониться к вечеру. Для облегчения беседы денщику было велено насчёт напитков. Общаться стало не в пример легче.

— Вот герб наш — двоеглавый византийский орёл… — толковал ротмистр. — Какой орёл? Петух и петух, только две головы… Так и полагать…