Владимир Михайлов - Люди Приземелья

— Старая машина, — с расстановкой произнес Велигай.

— Старая, — так же подчеркнуто подтвердил пилот и отложил книгу. Какую-то долю секунды они смотрели друг другу в глаза, словно испытывая твердость характера.

— Их списали с орбитальных полетов, — сказал Велигай, — и передали в стратосферу год тому назад. Но двигатели остались.

— Передали, — согласился пилот. — Земля бережлива. Но на большинстве машин двигатели уже выработали ресурс и заменены на нормальные стратосферные.

— Только не у вас. У вас еще стоит Винд-семнадцать. Иначе сняли бы и группу резерва, а она же на месте.

— Я вижу, вы проводите время не только в Приземелье. Но допустим, я выйду в пространство. Автоматику там придется выключить — она-то заменена на стратосферную, будьте уверены. А дальше?

— Нас поведут маяки. Конечно, придется поработать. Но вы, похоже, способны на это.

Пилот склонил голову в ироническом поклоне.

— А чего ради мне отдавать свой сертификат?

— Жизнь людей.

В рубке стало тихо.

— Давно я не слыхал этого ключа. С тех пор, как… Вы потеряли пять минут; с этого следовало начинать.

— Надо было познакомиться с вами.

— Ясно. Но мне нужно согласие пассажиров.

— Это все наши. Один с десятого, энергетического. Остальные с седьмого — монтажники.

«Монтажники, — закрывая глаза, подумал Кедрин, не пропустивший ни одного слова из разговора. — Монтажники… Это, наверное, так. Но ведь я не имею никакого отношения ни к монтажникам, ни вообще к Звездолетному поясу. Я ведь попал сюда почти случайно. Это не было связано ни с каким риском. Но сейчас…»

Да, сейчас все становилось очень серьезным. Мало того, что судьба — или стечение обстоятельств — грозили занести Кедрина в Приземелье, куда он вовсе не собирался, да к тому же на корабле, который, по-видимому, более не считался приспособленным для таких полетов. Это уже не игра. Это опасно. И подумать только, что причиной недоразумения послужил значок, забытый кем-то в рубке «Джордано»! Зачем надо было брать этот жетон? И чего ради — нацеплять его, носить на груди?

И в самом деле. Не будь эти люди уверены, что он, Кедрин, тоже с Пояса, только с другого спутника, с десятого, — он же тогда ляпнул им это число, чтобы отвязаться от непонятных и, следовательно, глупых вопросов, — Велигай не рискнул бы уговаривать пилота совершить нарушение дисциплины. Даже двойное: выключить автоматы — раз, и выйти в запрещенную для тебя зону — два. Да, тогда Велигаю пришлось бы искать другие возможности…

А сам пилот — разве он не понимает, на какое чреватое последствиями дело идет? Он ведь действительно может лишиться сертификата — документа, дающего право вести такой или даже более сложный корабль. Пилот, кажется, колеблется. Не следует ли помочь ему? Ведь это так просто: стоит только сказать несколько слов… Нет, разумеется, не ради себя, дело не в этом. Но ради самого же пилота! Да, да, для него все может обернуться плохо. Что он там? Кедрин вслушался.

— Не забывайте, — произнес пилот, — перегрузки будут не пассажирские.

— Случалось, — сказал Велигай.

— Ну, ну… — мрачно проворчал пилот. Он повернулся в кресле и, почти не глядя, потыкал пальцем в клавиатуру решающего, затем столь же мрачно обозрел шкалу. — Учитывая износ машины, тридцать процентов риска.

— Ради жизни людей я ходил на шестьдесят, — сказал Велигай.

— Я ходил на девяносто, — пробормотал пилот. — И знавал людей, ходивших на сто. Самсонов ходил на сто процентов риска — и пришел обратно.

— На Цербере? — Велигай глядел на металлический кружок на правом рукаве пилота.

— На Диане, в системе Инфра-три. Я? Да, на Цербере. Через год снова пойду. Сейчас в отпуске — отдыхаю…

Кажется, он согласится… Сейчас самое время — встать и сказать. Ну же!

Он встал. Для того чтобы пройти в пилотскую кабину, пришлось миновать всех монтажников. Кедрин шел, стараясь ступать легко и уверенно, как это получалось у Велигая. Но, кажется, его походка в этот миг больше напоминала судорожные шаги робота.

Одно за другим кресла оставались позади, но взгляды сидевших провожали Кедрина дальше, до самой двери. Гур смотрел — и Кедрин даже спиной ощущал этот взгляд — с веселым и несколько удивленным интересом, словно недоумевая и желая услышать, что сможет предложить Кедрин такого, чего не знал бы Велигай; Холодовский глядел исподлобья, как будто уже по походке догадался о желании Кедрина не допустить изменения курса и теперь только и ждал момента, чтобы схватить, усадить, зажать рот. Дуглас казался настроенным доброжелательно, но челюсти его внезапно сжались, как если бы он готовился к драке. Ближе всего ко входу в пилотскую кабину сидела Ирэн; Кедрин старался избежать ее взгляда, но что-то заставило его повернуть голову и увидеть ее глаза: он прочел в них горячую просьбу, почти мольбу — не сделать и не сказать ничего такого, что заставило бы женщину пожалеть, горько пожалеть и обвинить самое себя в том, что когда-то она была знакома с этим деревянно вышагивающим по узкому проходу человеком… Может быть, этого и не было в ее взгляде, но Кедрин прочитал его именно так. Зачем он поднялся с места, зачем?

Но просто повернуться и сесть теперь было уже нельзя; этим он признался бы в возникшем у него намерении. Но что же можно сделать?

Он остановился в дверях.

— Простите, — сказал он. — А я бы не мог в это время побыть здесь, в вашей кабине? — Он просительно улыбнулся. — Очень интересно.

Пилот доброжелательно взглянул на него.

— К сожалению, нет, — развел он руками. — Тут только два кресла. А стоять во время взлета не рекомендуется.

Кедрин повернулся и пошел на свое место. Ему хотелось петь.

— Любопытный парень, — сказал пилот. — Мне нравится.

— На десятом они почти не видят космоса, — пояснил Велигай.

Пилот кивнул и взглянул на своего спутника.

— Всыплют, — радостно откликнулся Сема.

— Всыплют. Не забудьте присоединиться к контролю состояния здоровья. Все. Сема, проследи.

Сема проследил. Возвращаясь в рубку, он остановился на пороге и доверительно сообщил пассажирам:

— Вы ему сделали подарок — лучше не надо. А то он говорит, что от таких регулярных рейсов у него кровь свернулась в простоквашу. Сейчас отведет душу…

— Звездолетчик, — пробормотал Велигай. Он произнес это таким тоном, каким люди пожилые говорят: «Молодой…» — тоном, в котором под маской легкого осуждения прячется и одобрение, и явная зависть, и сожаление об ушедших молодых годах… — Звездолетчик, — повторил Велигай, ставя точку на этих размышлениях, и откинулся в кресле. И даже этого повторенного слова было достаточно, чтобы понять, чем образ жизни и мышления Велигая отличался от того, который, по мнению Меркулина, был бы единственно подходящим для настоящего конструктора.