Владимир Михайлов - Вариант "И"

На противоположном изображении такой же точно русич, но одетый на современный европейский лад, а кроме того, имевший на лбу не совсем гармонировавшую с костюмом зеленую повязку (зеленый же цвет символизирует, как известно, не одну лишь твердую валюту), на фоне длиннейшего лимузина «ЗИЛ-Надим» (популярного, а кроме того, самого длинного в мире автомобиля нынешнего сезона), позади которого — в отдалении, как бы в некой дымке — рисовался несколько напоминавший Останкинскую иглу минарет, не менее решительно возглашал, указуя прямо на ярчайшее, явно ван-гоговского происхождения солнце: «Долго ли тебе еще страдать, Россия? Свет и истина приходят с Востока!»

Похоже, что Всероссийская избирательная комиссия по допущению претендентов на Великое Избрание твердо стояла на позициях чистоты расы; была, как я знал, еще и другая. Генеалогическая — проверявшая истинность принадлежности обоих к дому Романовых; но официально это не было обязательным. И на фоне сих шедевров почти незаметными были гораздо более скромные произведения, напоминавшие о столетии Победы, приходившемся именно на этот год. Зато изо всех сил старался привлечь внимание каждого прибывающего в Москву пассажира огромный — площадью равный обоим кудрявичам, вместе взятым — щит, украшенный уже не обобщенным ликом, но весьма конкретным и знакомым портретом нынешнего кандидата в президенты (в случае, если состоятся досрочные выборы), главы самой, пожалуй, крикливой партии; щит был снабжен выразительной, хотя и несколько парадоксальной надписью: «Сохраним президентство! Сделаем его пожизненным и наследственным! Отстоим демократию!» «Народную» — было размашисто приписано красным от руки, из баллончика. Однако в эту третью фирму нынче мало кто вкладывал средства, разве что сам кандидат, за которым стояла лишь одна, но зато мощная природная монополия. Вообще-то над наглядной агитацией, наверное, стоило поразмышлять.

Но время! Я вздохнул, еще раз огляделся — но не увидел ту, которую надеялся увидеть. А ведь если быть честным, только потому я и медлил: надеялся, что подоспеет все-таки, вовремя она никогда не приходила. Однако все сроки, допустимые вежливостью, прошли. Я убедился, что мой кейс надежно пристегнут к запястью стальной цепочкой, кивнул носильщику и неторопливо, как и полагается человеку моего возраста, зашагал к выходу. Носильщик рулил впереди. На развилке он задержался и, поджидая меня, обозначил некоторое движение в сторону эскалатора, уводившего наверх, на стоянку гелитаксов; я, однако, покачал головой и свернул направо — на транспортер, доставлявший пассажиров на стоянку нормальных таксомоторов, при движении опирающихся на твердь земную. Мне приходилось слышать о множестве воздушных катастроф, в том числе и в России; небо же над прилегающей к Европейскому вокзалу площадью, как известно было каждому москвичу, крест-накрест пересекалось, хотя и на разных высотах, двумя линиями монорельса, и тут же, совсем рядом, дырявила низкое небо Тишинская пирамида, место пребывания множества контор (европейских, аравийских, пакистанских, ближневосточных и дальневосточных), и все это весьма затрудняло взлет с верхней площадки. А о лихачестве московских гелитаксеров я успел понаслу-шаться всякого; и, как сказано в суре «Йусуф», айяте сто одиннадцатом, «в рассказе о них есть поучение для обладающих разумом».

Мы как раз выходили на привокзальную площадь — хотя все еще свободный кусочек асфальта перед Европейским вряд ли заслуживает такого названия, но на свете есть площади и поменьше, — когда над нею, на несколько мгновений перекрывая уже не воспринимаемый слухом серый машинный шум, разнесся пронзительно-печальный азан; значит, для него отвоевали-таки место в городской радиопрограмме. Ну что же, все идет своим путем. Самое время было правоверным определять, где тут кибла. Мне же следовало побыстрее уехать. Перехваченный взгляд (обладателя его я более не замечал, он исчез профессионально быстро) свидетельствовал, что о моем приезде тут знали не только те, кому надо, но и кому никак не следовало. Но я успел заметить, что некоторые из привокзального народа — и не так уж мало, — вероятно, не самые обремененные заботами, отойдя в сторонку, вынимали и развертывали свои джай-намазы, дабы вознести молитву. Как сказано в суре первой, открывающей Коран: «Тебе мы поклоняемся и Тебя просим помочь!»

Чтобы рассчитаться с носильщиком, пришлось воспользоваться услугами банкомата. Обменный курс неприятно удивил: похоже, неизбывное стремление грабить приезжающих все еще процветало в России. Сильнее, чем оно, в этой стране всегда было лишь желание властей обчищать своих подданных, моих соотечественников.

Впрочем, мог ли я себя считать соотечественником? Я, давно живущий в Германии разъездной корреспондент и соредактор русскоязычного журнала «Добрососедство», издающегося не в Берлине (как можно было бы скорее всего ожидать), а в провинциальном Аугсбурге, потому что российская эмиграция конца прошлого века почему-то всем немецким землям предпочитала Баварию, журнал же существовал именно на потребу этой группы германского населения. Но и в этом городе бывающий достаточно редко, мотающийся по всему миру и порой надолго исчезающий из поля зрения. Кем же я был сейчас в России?

Я не стал задумываться над этим вопросом; нынче другое было важно. Упрятал карточку поглубже в карман, тщательно пересчитал полученное из банкомата в обмен на высокостоящие евро — и убедился в том, что стал обладателем одной тысячи рублей, или ста россов (так назывались банкноты, возникшие в этой стране после реформы 2026 года, то есть уже без меня). Один росс я протянул носильщику и, против ожидания, получил сдачу. Вернул носильщику мелочь и попросил его принести газету из видневшегося неподалеку киоска.

— Какую, сейид? — спросил он, позволив мне установить, что это нерусское обращение все-таки привилось. Не знаю, надолго ли.

— М-м… — сказал я. — «Известия»? Да, пожалуй. И еще что-нибудь по вашему просвещенному выбору. Кстати, не обременяйте меня сдачей. — Как вам будет угодно, сейид. Поистине, Trinkgeld* — прекрасный способ воспитания вежливости. Даже в России — если только Москва является Россией.

Закинув чемодан в багажник такси, носильщик потрусил к киоску, я ждал его, опираясь на приоткрытую дверцу «ГАЗ-Эмира» — именно такой была марка машины, на мой взгляд, не уступавшей лучшим немецким, но на них непохожей. Высвободившееся время я использовал для того, чтобы оглядеть площадь. Пока что, шагая вслед за носильщиком к стоянке, я успел лишь мельком заметить, что в газетном киоске наличествовало множество изданий, но в целом выглядел он не столь ярко, как в былые времена: заметно убавилось порнографии и прочего чтива на потребу низким вкусам. Зато газеты теперь можно было выбрать практически на любом языке. Быть может, именно потому носильщик — показалось мне — слишком замешкался перед киоском: наверное, пытался сообразить, на каком же языке мне больше всего нравится читать.

Читать дальше