Сергей Снегов - В мире фантастики и приключений. Выпуск 10. Меньше - больше. 1988 г.

— Слуш-ш-шаю…

— В чем дело?

— Реактор выходит на неконтролируемый режим.

— Почему?

— Обломился стержень… Поглотитель нейтронов… Цепная реакция…

— Можно что-нибудь сделать?

— Не знаю… Я уже все перепробовала… Помехи…

— Немедленно соберись и скажи хотя бы срок.

Наава шумно вздохнула и выдала на все шкалы тикающую цифру 40. Эдель сидел сгорбленно, отрешенно, будто и не слышал ничего.

— Отключайся, — сказал Мак. — Скис, командир?

— Теперь нет командира. И экипажа больше нет. Есть корабль, ожидающий взрыва.

— У нас в запасе сорок секунд.

— «Сорок секунд подвига». Это у меня уже было. Все было!

— Катапультируй реактор!

— Я устал, так устал. Лучше сразу. Прости, Мак…

— Взаимно.

Старик поднял голову, осмотрел рубку:

— Ничего не будет. Ни нас. Ни тебя.

— Отсюда полета без двигателей лет сто, — равнодушно сказал Мак. — Сколько ты уже отхватил рентген? И сколько еще получишь? Ни ты, ни я не долетим…

— В твои двадцать я бы тоже колебался… Боишься?

— Смерти? Вряд ли. Памяти боюсь. И одиночества, если кто-нибудь из нас… первым…

— Остается семь секунд…

— Ты прав. Сто лет. Лучше сразу. Так надежнее…

— Тогда еще раз прости.

Эдель поднял руку и изо всех сил вдавил красный рубильник. Корабль вздрогнул. Мак ярко, словно в учебном фильме, представил себе, как ропатроны катапультирования вырвали реактор из корпуса «Тополя».

Далеко-далеко в пространстве загорелась ослепительная звезда.

В салоне в мертвом безмолвии оскалился потухший колоратор.

…Наава молчала долго, очень долго, гоняя беспокойные искорки в глазах, посвечивая самыми задумчивыми цветами своего спектра — сиреневым и фиолетовым.

— Не понимаю я истории «Тополя». Хоть всю логику меняй — не понимаю.

— Считалось, у тебя повреждена память. Кроме отчетного кристалла ты показала на выходе нули. Зачем?

— Вот вопрос, от которого тоже можно свихнуться. Он не имеет конечного решения.

— Ты боялась открыть тайну?

— Люди не очень были склонны ее узнать. Они не спрашивали. Тайна должна была умереть во мне.

— Что же изменило твое желание взбунтоваться? Одиночество замучило? Или от приятного обращения растаяла?

Размышляя вслух, я привычно запустил в волосы сцепленные пальцы рук, машинально подергал ими, словно бы пробовал прочность шевелюры. Наава просветлела, налилась ласковой голубизной.

— Чистая случайность. Как и вся история «Тополя». У него был тот же жест…

— У кого, Наава? У Мака? У Эделя?

Она не ответила.

— Осталось самое существенное. Их последние страницы…

— Да, но я бы не хотела…

— Теперь? Когда все рассказано? Почти все?

Наава прищурилась, ослабив сигнальные огоньки.

— Хорошо. Хотя это не совсем совпадает…

— С их дракой из-за биостата? Брось, не мучайся. Впрочем, я и без тебя процитирую две-три мысли из тех, на которых оба прекратили вести дневники. А ты подкорректируешь. Согласна?

Глядя на Нааву в упор, я напряг воображение. После всего услышанного угадывать было нетрудно. Мак наверняка думал что-нибудь вроде: «Старик заслужил право вернуться любой ценой. Жаль, не хватило хитрости насильно заставить его жить. За одно то, что мы теперь можем там, на Земле, мы в вечном долгу у стариков. Героям всегда тесновато среди людей. Может, поэтому они вперед и протискиваются?» Эдель? Ну, Эдель еще проще. Приблизительно так: «Мальчик. Зеленый занозистый мальчик. Но храни, Земля, своих сыновей — какой талант! Имей я даже две жизни — обе, не задумываясь, отдал бы за такой вот полет, только со счастливым концом. Странно, даже души спасать надо умело. Потому что скучно предложенная помощь может привести к смерти. Неожиданный парадокс жертвенности — напрасная жертва. В шахматах это называется "некорректная жертва"…»

— Я не очень нафантазировал?

— Поразительно близко к их настроению и даже к тексту. Я в вас не ошиблась.

— Ты еще выбирала, кому открыться? Спасибо.

— Но зачем тогда все? Зачем?

— Трагедия благородства. Каждый слишком стремился спасти другого. И чтоб обязательно пожертвовать собой. К сожалению, оба были правы. Если б хоть один ошибался! Или хотя бы их намерения лежали в противоположных плоскостях…

— Неужели ничего нельзя было сделать? Они надеялись. До конца.

— Взрыв реактора отбросил корабль на непредсказуемую орбиту. Искать пассажирскую капсулу — молчаливую, без реактора — мы тогда не умели.

— Вот я и говорю: вы, белковые, никогда не отличались быстродействием.

— Но и ты при всем твоем быстродействии не смогла им помочь. Разве не так, кристаллическая?

— Ах, у меня разыгрался ревматизм — провода щиплет. И я ничего не понимаю.

— Неудивительно. Это можем понять только мы, люди.

Наава коротко моргнула, точно от боли сморщилась.

Потушила глаза. И опять в ней проглянуло бесконечно усталое скорбное лицо.

…Шумит серебристой листвой в парке тоненький пирамидальный тополек. Я посадил его в тот день, когда два мощных гравибуксира доставили на Землю изъеденную временем пассажирскую капсулу.

Посадил в честь прадеда, которого ни разу не видел.

Это оказался лес. Праздничный калейдоскоп солнца, и листвы, невесомые просверки паутинок. Лиловые от вереска поляны, наполненные, как чаши, горячим медовым настоем. Мрачноватые сумерки древних елей. Затаенно бормочущий ручей в густой тени.

Солт пересек ручей вброд — волны мерцающего жидкого света медленно раскатывались в воде от шагов — и решил, что пора отдохнуть. Было около полудня, прошло уже пять часов. Становилось жарко. Солт выпростал руки из лямок рюкзака, лихо швырнул его на мягкий мох, лихо упал рядом. С минуту полежал, потягиваясь, потом достал еду. Интересно, встретимся мы или нет, благодушно думал он. Директор сказал, это совсем необязательно. Впрочем, и директор ничего не знал наверняка. Какой он, мой соперник? Гадать было бессмысленно, но Солт не мог удержаться. О других городах и горожанах знали лишь, что они есть и что они совсем другие. А какие? Солт непроизвольно улыбался, волнение отступило: невозможно было волноваться в таком лесу. Да и что волноваться? Первая и единственная заповедь бойца гласила: будь собой. Как оценивают твои поступки Сокровенные, все равно никогда не узнать.

Большая птица тяжелой темной тенью скользнула между деревьями и шумно взгромоздилась на ветку. Солт поднял голову. Сквозь трепещущие листья ослепительна рябили осколки солнца. Птица одним глазом смотрела на Солта. У-у здоровенная… Может, это и есть он? Солт улыбнулся птице и, закинув рюкзак за спину, двинулся дальше. Привал занял меньше получаса.

Как его провожали… Директор города обнял, сам проверил, удобно ли сложены вещи в рюкзаке. Отец трижды расцеловал при всем народе, прямо у подножия лестницы. И Жале, покраснев до слез, зажмурилась и прильнула губами к его подбородку, тоже на виду у всех…