Николай Коротеев - «Мир Приключений» 1977 (№22)

Абдулла между тем продолжал:

— «Зачем вам с ним встречаться, Дердеш-ака? Не надо. Нас трое молодых. Ваши сыновья да я. И мать моя, и жена ваша — мы все хотим с вами жить. Заберите нас в Кашгарию. Вы там живете, мы все хотим с вами жить. Заберите нас в Кашгарию…» Столкнул меня дядя с колен: «Я одиннадцать лет с волками живу! Ты тоже волком хочешь стать? Сумасшедший ты? Ты здесь человеком стал, тебя Советская власть учит. Ты работу имеешь, а хочешь зверем быть? Басмачи грабят и головы рубят, такты тоже хочешь бандитом стать? Пусть сам я пальцем никого не трогал, в набеги не ходил, а коней ковал, оружие чинил, а они им убивали. Думаешь, я своих сыновей волками хочу видеть?»

— Так ли он говорил, Абдулла? — спросил я.

— Так, джолдош Абдылда. Слово в слово.

— Он первым попросил встречи со мной?

— Первым, джолдош Абдылда.

Это мне не поправилось, насторожило. Уж не исмаилит ли Дердеш, подумал я. Есть такая секта мусульманская. Исмаилиты были коварными врагами Советской власти в то время. Не существовало невыполнимого приказа для исмаилита, даже если бы исмаилиту понадобилось собственными руками убить своего сына. Больше того: чтоб скрываться и быть полезным секте, исмаилит мог принять любую другую веру, служить тому, кому самому мюриду выгодно, или выполняя задание своего старца-пира: «Мюрид в руках пира подобен трупу в руках обмывателя трупов».

Стук в дверь номера прервал Исабаева. Горничная принесла свежий чай.

Воспользовавшись тем, что рассказчик умолк, я спросил:

— И вы, несмотря ни на что, пошли на эту встречу? Или дело обернулось по-другому?

Исабаев ответил мне не сразу. Он неторопливо смаковал свежий чай, тонким аромат которого наполнял гостиничный номер.

Но нетерпение мое было велико, я повторил вопрос:

— Вы, зная о возможной ловушке, все-таки пошли на свидание с Дердеш-мергеном?

— Нельзя подняться, если не упал; нельзя победить в себе страх, не испытав его. Конечно, я пошел на свидание с Дердеш-мергеном. Я выполнял приказ. И мое сердце приказывало мне то же, — сказал Исабаев. — Вряд ли дурной человек стал бы ждать двадцать три дня встречи с детьми.

Однако как бы иначе он выманил меня? Конечно, не прошли мимо ушей курбаши сведения — при встрече со мной погиб его старший сын! Уже одного этого достаточно для мести, чтоб голову мою выбросили из мешка к ногам Джаныбека. А сколько джигитов недосчитывалось в его банде после каждой схватки с моими добротрядцами?.. Сколько раз сам курбаши едва уносил ноги от нас… Возможно, я пойду на свидание с человеком, у которого холодное сердце змеи. Не поэтому ли с ним явился сюда Осман-Савай?

«Не слишком ли много я думаю об опасности?» — спросил я сам себя.

Абдулле я сказал:

— Встречусь с Дердешем. Место пусть он сам назначит.

Мне понадобилось снова съездить в окружной центр — Ош.

Начальство подумало, посовещалось и решило: главное — переход Дердеша и обнаружение сокровищницы. Мне приказали действовать по обстановке.

Снова я увиделся с Абдуллой. Парнишка сказал, что Дердеш-мерген будет ждать меня в час ночи в ущелье, около того же камня, у караташа.

Знал я это место и камень знал. Он торчит у берега ручья. Узкое ущелье там расширяется, и издали можно приметить человека. Правда, до восхода луны в час ночи еще много времени оставалось, и как увидеть сидящего в тени человека, мне было непонятно. Однако мерген есть мерген — великий охотник, и если он уверен, то увидит меня и, конечно, проследит заранее, чтоб ему не попасть в западню.

Вместе с Абдуллой в магазине «Памирстроя» мы купили мяса, сахару, конфет, печенья, и я попросил передать женщинам, чтоб они хорошо подготовились к встрече гостя.

От юрты, где жила семья Дердеш-мергена, до караташа километров пять. Проехав последний патруль, я остановил коня у юрты и пошел по ущелью вдоль ручья. Шел в темноте не скрываясь, даже изредка особо сильно хрустя сапогами по камням.

Звезд не было, земли не видать, по памяти двигался. Сотый раз, считай, тропку эту проходил и вышел к караташу точно. Но, наверное, все-таки волновался и добрался быстрее. Сел я на корточки около камня. Маузер на всякий случай в рукаве шинели спрятал, не испарились же мои подозрения о басмаческом коварстве.

Тихо, так тихо вокруг, будто я один на всем свете. Дыхание свое слышу. Долго сидел, так долго, что в темноте стал видеть — светлеет полоска ручья. Бывает такое особо мрачными ночами.

Потом словно бы развиднелось чуть-чуть. Приметил я склоны ущелья — точно стены, высокие и плоские, взмывающие ввысь. И что-то черное, чернее склонов, и огромное то ли скатывается бесшумно, то ли спускается ко мне. И на фоне светлеющей в ночи воды увидел я — перешагнул кто-то ручей. Человек, значит. Только такого огромного мне еще не приходилось встречать.

Поднялся я. Жду…

Громадина прямо ко мне идет. Значит, видит.

Подошел, словно при свете дня. Обнял меня. Я рядом с ним — ну ребенок пяти лет. Рук у меня не хватило, чтоб обхватить его за пояс, выше — не дотянуться.

«Ну, — подумал, — такой громадине и быка-яка до границы дотащить ничего не стоит!»

— Спасибо, сынок, что пришел, — прогудел Дердеш. — Храбрый мальчик, не побоялся ночью к басмачу прийти. Ты веришь мне… — Нагнулся, поцеловал. — Ты, как брат, ко мне пришел, как сын.

Стыдно мне стало за маузер в рукаве. Да уж никуда его не денешь.

— Садитесь, — говорю, — Дердеш-ака.

Присел он на камень — караташ, самый крупный среди камней, а я стою около; голова моя на уровне его груди, и такой он толстый — таких, как я, пятерых надо.

— Вот зачем, сынок, я попросил тебя прийти ко мне. Хочу задать три вопроса. Ответь. Потом расстреляй меня.

— Как это «расстреляй»? — обиделся я, но понял, что маузер в моем рукаве он почувствовал. — Я пришел не расстрелять вас, Дердеш-ака, а поговорить по-хорошему. Идите домой, к жене, воспитывайте детей. Работайте, как и работали раньше. Вы же бедняк. Вас насильно увезли в Кашгарию.

— Никто меня не может простить. Ни шариат не простит, ни советский закон. Ни шариат, ни закон. — Дердеш говорил негромко, глухо, но мне казалось, все ущелье, все урочища долины наполнял его скорбный голос. — Ни шариат, ни закон. Нет мне прощения у людей. Одиннадцать лет я служил басмачам. Они убивали, грабили и жгли. Все видел; и хоть я пальцем не касался их жертв, но и не тронул ни единого басмача. Все видел и ничему не помешал… Кому скажу, что сердце во мне кровью обливалось, когда другие сердца мертвы?

— Есть такой закон, Дердеш-ака. Это советский закон. Разве ты виноват, что тебя украли?

— Я должен был умереть.

— Нет. Вы, Дердеш-ака, должны жить для своих сыновей, работать, как трудятся все дехкане, ради новой жизни без баев. Закон Советской власти — не месть. Он прощает и настоящих басмачей, кто не сразу разобрался, где подлинная правда. Век от века люди существовали по законам шариата и привыкли повиноваться. Меч и плеть, темницы и оковы испокон преследовали бедняков. Теперь у нас, дехкан, есть народная власть, есть оружие. Мы этим оружием изгоним или уничтожим баев, манапов — старейшин рода. И не станем повиноваться муллам и пирам.