Николай Коротеев - «Мир Приключений» 1977 (№22)

— С хорошей погодой, товарищ Жмых! Счастливого вам пути!

— Сержант, дорогой! — расчувствовался собственник машины. — Сними с души грех: на прошлой неделе я два раза нарушил. Вот мои права — проколи талон!

— Никогда! — возмутился сержант. — Люблю я тебя!

И, просунув голову в кабину, сердечно облобызал потрясенного Жмыха.

Не менее трогательная сцена происходила в редакции журнала. Выбежав из своего кабинета, главный редактор душил в объятиях поэта Дошкольного.

— Вы прочитали мои «Гвозди»?! — кричал ошалевший от счастья Дошкольный.

— Еще не успел! — кричал главный редактор, крепко обнимая поэта. — Но какая разница? Это наверняка прекрасная вещь! Поздравляю вас, дорогой, талантливый друг!

— Спасибо, — подозрительно пробормотал Дошкольный. — А как насчет… этого…

— …аванса? — подхватил главный редактор. — Не-мед-ленно! Пишите заявление!

Не теряя ни секунды, многоопытный Дошкольный застрочил по бумаге, а на всю редакцию гремел голос главного:

— Повесить на дверь моего кабинета новую табличку: «Прием — всегда! Ночью прошу звонить по домашнему телефону: 3–43–14!»

Ласковый ветерок продолжал гулять по городу. Происходили полные драматизма сцены.

На стадионе заканчивался финальный матч на кубок области по футболу. На 89–й минуте встречи, при счете 0:0, защитник гостей выбил рукой мяч, летевший в пустые ворота.

«Пенальти!» — выдохнул стадион. Судья установил мяч на одиннадцатиметровой отметке. Игроки потерпевшей команды вытирали футболками скупые мужские слезы. На убитых горем гостей с глубоким сочувствием смотрели их друзья-соперники.

— У меня не поднимается нога огорчить этих хороших, добрых людей, — высказался капитан хозяев поля и, разбежавшись, редким по силе и красоте ударом отправил мяч в аут.

— Так поступают настоящие спортсмены! — надрывался в микрофон комментатор. — Игроки обеих команд горячо поздравляют капитана наших земляков Виктора Скворцова!

Двое влюбленных, преисполнившись неодолимым взаимным доброжелательством, начали уступать друг другу нежно любимую девушку, которая растроганно заявила, что будет вечно помнить обоих, и вышла замуж за третьего.

Всеобщее умиление вызвала газетная полоса с объявлениями о разводах. Объявления выглядели следующим образом: «Гражданин Степкин и гражданка Степкина торжественно возвещают о своей вечной и нерасторжимой любви!»

К вечеру фоторепортер городской газеты сделал уникальный снимок: местные хулиганы братались с милицией и осыпали цветами штаб народной дружины. В театре артист, игравший Отелло, наотрез отказался душить Дездемону и под овации зрителей прямо на сцене выпил с Яго на брудершафт.

Город бурлил…

Наутро ветерок прекратился.

Безутешные джигиты улетели на юг. Главный редактор, придя на работу, бросил в корзину просьбу Дошкольного о выдаче аванса и сорвал с двери кабинета табличку с легкомысленной надписью «Прием — всегда!». Регулировщик Петров остановил машину Жмыха и, не обращая внимания на вопли пострадавшего, с облегчением проколол его талон. Футбольный комментатор писал разносную статью о вопиющем поступке капитана Скворцова…

Так началось второе апреля тысяча девятьсот такого-то года…

Алексей Блинов был великим изобретателем, но плохим философом. Одержимый идеей заглянуть в будущее, он нимало не задумывался над тем, какие невероятные последствия может иметь такая естественная для изобретателя любознательность. А если бы даже он и задумался, и осознал, и ужаснулся? Остановило бы это Алексея в тот исполненный неизъяснимого трепета момент, когда последний поворот рычажка осветил экран зеркала судьбы? Боюсь, что нет; только в художественной литературе встречаются великие ученые и изобретатели, которые, представив себе последствия своего открытия, предпочитают его уничтожить и остаться в безвестности.

Сделав это короткое предисловие, познакомлю вас с обликом нашего героя. К слову сказать, до того памятного дня Алексей Блинов ничем не блистал. Более того, начальник экспериментальной лаборатории Зайцев, сам далеко не Фарадей, не раз умолял руководство Института Физических Идеи избавить его от вопиюще бездарного младшего сотрудника Блинова, уже совсем не Фарадея и даже не… (здесь Зайцев обычно с глубоким сарказмом называл фамилию своего заместителя Остапчука, единственным вкладом которого в науку была женитьба на дочери знаменитого академика и гения). Но товарищи по работе относились к Блинову куда терпимее: они привыкли к тому, что чем тише ведет себя человек в науке, тем громче он выступает на собраниях, и были благодарны ему за то, что он являет собой редчайшее исключение из этого постулата. Товарищи даже любили Алексея за его доброту, доверчивость, всегдашнюю готовность занять в буфете очередь и за всех веселивший рыжий хохолок, еще больше удлинявший его вытянутое, усыпанное веснушками лицо, при взгляде на которое даже самый некрасивый человек приходил в хорошее настроение.

И никто не догадывался, что под этим смешным хохолком, венчавшим всклокоченную шевелюру, бьется, ища себе выхода, пытливая и острая мысль; никто не подозревал, что вот уже пять лет подряд по окончании рабочего дня, когда институт пустеет, Алексей Блинов до глубокой ночи конструирует аппарат, которому суждено привести в смятение мир…

Внешне это было зеркало. Обыкновенное, размером с экран телевизора зеркало, в какое люди ежедневно наблюдают свои дорогие черты. Но на этом ассоциации заканчивались: аппарат Блинова был высочайшим, недоступным нашему скудному воображению, образцом человеческого гения. Идею аппарата объяснить столь же трудно, как теорию относительности, лишь ум, хотя бы приближающийся по своим качествам к уму создателя зеркала, был бы способен разобраться в этом шедевре научной мысли. Не берусь вам помочь и я. Поэтому ограничусь заверением, что аппарат был чрезвычайно сложен, и всякий, кто в этом сомневается, пусть попробует создать его сам, как это сделал Алексей Блинов, имя которого отныне…

Однако я перехожу непосредственно к событиям дня, навсегда вошедшего в историю науки.

Когда в понедельник утром сотрудники вошли в лабораторию, Алексей замедленными движениями человека, проведшего не одну бессонную ночь, ввинчивал в аппарат последний болт.

— Что ты делаешь в такую рань? — удивились товарищи.

— А, пустяки, — приглаживая хохолок, пробормотал Алексей. — Сущие пустяки. Зеркало судьбы. (Фраза, обошедшая на следующий день газеты мира и ставшая столь же хрестоматийной, как «Эврика!» Архимеда и «А все-таки она вертится!» Галилея.)