Эрнст Бутин - Поиск-86: Приключения. Фантастика

Антошка закивал, соглашаясь.

— Ну вот и хорошо… Кстати, как тебя звать-то?

— Антошка Сардаков, — скороговоркой отозвался мальчик; показал на названого брата. — А он — Ермей Сатар! Его дед — Большой Ефрем-ики.

— Внук Ефрема Сатарова? — Фролов удивленно посмотрел на Еремея, потом, раздумчиво, на Арчева. И приказал бойцам в лодке: — Гребите! У мальчика может начаться антонов огонь.

Услыхав упоминание своего имени, да еще со словом «огонь», Антошка оглянулся — берег удалялся: маленькими выглядели уже и вторая русская лодка, и куча углей на месте сарая, и даже избушка тулых хот, похожая на сгорбленную старуху с открытым ртом-дверью; почудилось даже, будто с берега донесся слабый крик — зов вернуться. У Антошки защекотало в носу, защипало глаза. Он поспешно отвернулся — и вздрогнул: черной стеной вырос совсем рядом пароход.

Шлюпка скользнула вдоль его низкого борта. С палубы встретили прибывших веселым гомоном. Но в шлюпке не откликнулись. Молча подняли Еремея на руки, молча протянули вверх. И сразу гвалт смолк. Еремея приняли, сомкнулись над ним, отхлынули от борта.

Антошка взобрался по короткому трапу, бросился за уносившими Еремея. Те уже спустились неглубоко вниз, внутрь парохода. Протопали по неширокому коридору, тускло освещенному керосиновым фонарем под потолком. Девушка в красной косынке, шагавшая впереди, распахнула дверь.

Антошка, расталкивая бойцов, шмыгнул в эту дверь, притаился за изголовьем узкой кровати, на которую положили лицом вниз Еремея. Огляделся: еще одна кровать, у другой стены, кожаная лежанка, русский рукомойник, рядом шкаф; второй, белый, шкафчик — над столом у окна, под этим шкафчиком портрет самого главного Совет-начальника, такой же, какой показывал Сардаковым Ефрем-ики.

— Идите, идите, товарищи. Мальчику и так дышать нечем! — Девушка в красной косынке стала выталкивать бойцов.

— Может, чего надо для мальчонки, а? — спрашивали чоновцы, отступая под ее напором, смотрели просительно. — Ты, Люся, только скажи…

— Надо лишь одно — чтобы вы не мешали! — раздраженно прикрикнула она. — Хотя нет, принесите горячей воды.

— Воды… Кипятку для остячонка! Живо!.. — послышалось в коридоре.

— Ну, чего стоишь? — удивилась Люся, повернувшись к Антошке. — Раздень его, — показала взглядом на Еремея. Открыла белый шкафчик, принялась вынимать склянки, банки с мазями, бинты, корпию. Оглянулась. — Ярнасал илы вые! Паста вые! Тунгымтэ? [12] Сними с него одежду! Побыстрей! Понял? ( хант. )

— Тунгымтэ… — Антошка опустил голову. С трудом подбирая слова, сказал по-русски, уверенный, что так лучше поймут: — Я боюсь снять Ермейка рубаху. Ермейка больно будет.

— Ах да… Какая же я стала! — Люся подошла к койке, распрямила руки Еремея. — Держи вот так. Крепко держи!

Антошка торопливо поставил туески на стол. Вцепился в запястья друга-брата, запыхтел от усердия. Люся выдернула из чехла на ремне Антошки нож, начала осторожно взрезать спекшуюся от крови малицу Еремея.

Мальчик застонал, скрипнул зубами, дернулся, не открывая глаз; Антошка напрягся, пытаясь удержать руки, и не смог — Еремей отшвырнул его, переметнулся на бок, взвыл от боли, изогнулся.

— Нет, так не годится. Надо отмачивать, — Люся сдернула с головы косынку, отерла ею вмиг покрывшееся потом лицо. — Это издевательство над раненым…

В дверь постучали. Антошка подскочил к двери, распахнул. Увидел бойца с ведром, чоновцев, а в просвете между ними — Арчева, который шел под конвоем в глубине коридора. Но на враге Антошка взгляд задерживать не стал — некогда! Схватил двумя руками дужку ведра и, приседая от тяжести, отворачивая от пара лицо, засеменил к койке Еремея.

Арчев тоже заметил мелькнувшего остячонка и хотел было остановиться, чтобы послушать, что говорят о здоровье внука Ефрема Сатарова чоновцы, но один конвоир уже открыл дверь в каюту капитана, другой несильно подтолкнул в спину.

Фролов на миг поднял глаза от бумаг, разложенных на столе, кивком показал на стул у стены.

Арчев сел, покосился на конвоиров, вставших слева и справа, забросил ногу на ногу. Обхватил сцепленными пальцами колено и скучающе посмотрел на чекиста, потом — насмешливо — на капитана, который, выпрямившись, поджав губы, сидел рядом с Фроловым.

— Арчев Евгений Дмитриевич, — потирая лоб, начал Фролов. — Родовой дворянин, князь, тридцати двух лет от роду… Если не ошибаюсь, предок ваш был вогульским князьком? — Поднял на пленного глаза.

— Что из того? — Арчев оскорбленно дернул верхней губой. — Моего пращура вывезли в первопрестольную еще при Алексее Михайловиче! Русский я, русский, и тем горжусь!

— Русский так русский, какая разница?.. О вогульских предках я спросил потому, что, возможно, у вас есть какой-то особый интерес к этой земле, а?.. Ладно, продолжим. Учились вы в первом Московском императрицы Екатерины Второй кадетском корпусе, затем окончили Александровское военное училище, служили в корпусе жандармов… Кстати, как это вы — князь! — и в охранку! Зачем?

— Затем, чтобы хамло в узде держать, в наморднике! — неожиданно вспылил Арчев. — Удовлетворены ответом?

— Что это вы взъярились? — Фролов откинулся на стуле, качнулся, поизучал пленника. — Понимаю. Наверно, не я один, а и люди вашего круга таким выбором были удивлены?.. — Опять нагнулся к столу, навалился на него грудью. — Не верю я вам. Думаю, что в жандармы подались, чтобы на фронт не попасть.

— Как вы смеете?! — Арчев стрельнул глазами на капитана, хотел вскочить, но конвоиры удержали за плечи. — Я награжден шашкой — почетным оружием «За храбрость»!

— Храбрость мясника, — презрительно бросил Фролов. — Шашку вы получили за рьяное участие в карательной экспедиции Астахова-младшего. За расстрелы безоружных. — Поднял голову, поглядел жестко, не мигая. — Теперь, в сущности, то же самое. Только шайка называется иначе.

— Но-но, па-а-апрошу без инсинуаций! — Арчев оскорбленно выпрямился. — И я, и мои соратники были и есть борцы за интересы крестьянства. Стоящие на политической платформе социалистов-революционеров!

— Та-а-ак! — Фролов сузил глаза. — Будучи жандармом, в четырнадцатом вы исповедывали октябризм. При Керенском стали кадетом и остались им при Колчаке, будучи главарем банды Иисуса-воителя. Теперь же, во время мятежа, возглавив свору палачей-боевиков, перекрасились в эсера? Где же ваша идейная убежденность? В чем она? — Тяжело засопел, ожидая ответа, но Арчев лишь презрительно поджал губы и уставился в угол. — И в роли октябриста, и в роли кадета, и в роли эсера вы пролили реки крови трудящихся. И еще смеете после этого называть себя защитником интересов крестьянства! — Громыхнул кулаком по столу так, что Арчев вздрогнул. — Вы и ваша свора омерзительны мне, — Фролов, успокаиваясь, собрал разлетевшиеся от удара листки бумаги. — Но я должен соблюсти формальности. Вы знаете, что губернский съезд Советов объявил двухнедельник добровольной явки мятежников. Поэтому, когда настигнем остатки вашей банды, а это произойдет не сегодня-завтра, вы в ультимативной форме напомните об амнистии своим головорезам. Дабы избежать напрасного кровопролития.