Стивен Джонс - Франкенштейн

Моя любимая услышала стук двери и вошла в комнату. На ней было простое черное платье, которое очень нравилось мне, волосы ее падали на плечи, переливаясь всеми красками и оттенками лесного пожара. Улыбаясь, она подошла ко мне, мы поцеловались. Затем она, должно быть, поняла что-то по выражению моего лица, потому что брови ее вопросительно изогнулись.

— Ты выглядишь задумчивым, дорогой.

— Немудрено, я ведь думаю.

— О чем же?

Я шагнул к кушетке. Сьюзен не стала настаивать на немедленном ответе.

— Обед будет через пятнадцать минут, — объявила она. — Шерри?

— Неплохо бы.

Она налила шерри из хрустального графина, подала мне стакан, а потом уселась рядом, подобрав под себя длинные ноги. Я отхлебнул спиртного, и тут кончилась и перевернулась пластинка. Заиграла увертюра "Гебриды" [80] "Гебриды, или Фингалова пещера" — концертная увертюра Феликса Мендельсона. .

— Так о чем же? — только теперь заговорила Сьюзен.

— О двух вещах. Во-первых, сегодня я встречался со Смитом. Он особо подчеркнул уход Джеффриса.

— Но это же чудесно, Артур!

— О, ничего определенного. В смысле, он не сказал, что именно я следующим займу его пост, ничего такого.

— Но он явно это подразумевал.

— Да, полагаю, что так.

— О дорогой, я так рада! — Она нежно поцеловала меня. — Знаю, ты на это надеялся. Отпразднуем?

Я улыбнулся — не слишком весело.

— Что-то не так?

— Ну, не то чтобы…

— Но ты чем-то озабочен.

— Что ж, есть еще кое-что.

— Хорошее?

— В некотором смысле. Дело в том, что… ну, я не знаю, что ты подумаешь насчет этого.

Она взглянула на меня поверх ободка своего бокала. Ее зеленые глаза были прекрасны. Она вся была прекрасна.

— Расскажи, — попросила она.

— Мне придется уехать в Южную Америку.

Сьюзен моргнула.

— О нет, не насовсем. Просто научная командировка от музея. Чудесная возможность, правда, только это значит, что нам придется какое-то время жить в разлуке.

— Ты ожидал, что я стану возражать?

— Нет, конечно, я ведь знаю тебя.

— Как долго тебя не будет?

Я понятия не имел, но сказал:

— Два или три месяца, полагаю.

— Я буду очень скучать по тебе, милый. Когда тебе нужно отправляться?

— Завтра.

— Так внезапно? Но почему?

— Ну, это причуда Смита. Я с ним не согласен, но возможность все равно изумительная. И мое повышение может напрямую зависеть от того, что я там сделаю.

Сьюзен на минуту погрузилась в размышления, потом улыбнулась. Все в порядке. Она поняла, как я и думал, а противоречивые эмоции боролись в ней лишь несколько секунд, покорившись наконец логике, столь редко встречающейся у женщин.

— Я счастлива за тебя, дорогой. Правда счастлива.

— Это же ненадолго.

— Ты очень взволнован предстоящей поездкой, да?

— Да. Повторюсь, это дивная возможность. Но вот разлука с тобой…

Она махнула рукой, обрывая эту тему:

— Расскажи мне все.

И я рассказал ей об Огненной Земле, о Хьюберте Ходсоне, о недавних сообщениях и моих собственных соображениях. Сьюзен слушала, заинтересованная, потому что это интересовало меня, привыкая к мысли о нашем расставании, уравновешивая их преимуществами, последующими за моим потенциальным продвижением по службе. Потом мы ужинали при свечах, с вином, и Сьюзен была оживлена и весела, как всегда. Я очень любил ее, уже чувствуя боль разлуки, грустную нотку нашего последнего совместного вечера — и легкий трепет новой грядущей встречи после моего возвращения.

Мы перенесли бренди на узкий балкончик, опоясывающий здание, и стояли рука об руку у перил, глядя на темные глыбы домов и ущелья улиц большого города. Над крышами ярко и безвкусно сияли огни аэропорта Западного Лондона. Они напомнили мне о предстоящем полете, делая перспективу более конкретной и непосредственной, и, возможно, то же случилось и со Сьюзен. Став серьезной, она крепко сжала мою руку.

— Господи, я буду так скучать, — вздохнула она.

— Я тоже.

— Но ты не задержишься дольше, чем это необходимо, дорогой?

— Нет-нет.

— Мне будет ужасно одиноко.

— И мне.

Она взглянула на меня и дурашливо нахмурилась, притворяясь глубоко озабоченной.

— Но не настолько, чтобы искать утешения в объятиях другой женщины, надеюсь, — сказала она.

Сказала в шутку, чтобы снять напряжение. Сьюзен знала, что я не хочу никого, кроме нее, и никогда не захочу. Я и представить себе не мог такую ситуацию, чтобы женщина стала для меня главнее работы, но, если бы в тот момент она попросила меня не ехать, я остался бы с ней.

Ах, почему же она не попросила?

Я вновь наполнил свой бокал.

Сьюзен к вину не прикоснулась. Я вспомнил, как счастливы мы были в ночь перед моим отлетом, и оттого нынешняя печаль обострилась вдвойне. Стало гораздо хуже, хотя и так было хуже некуда. Официант метнул взгляд в сторону нашего столика, убедился, что мы ничего больше не желаем, и быстро отвел глаза. Мужчина, ужинающий в другой половине зала, вожделеюще пялился на Сьюзен, восхищаясь ее стройными ножками и янтарными волосами, но, когда я зыркнул на него в упор, потупился. Сьюзен без труда найдет себе другого мужчину, стоит ей только захотеть, и от этой горькой мысли меня до костей пробрало холодом, ледяным холодом, так как я знал, что ей не нужно никого, кроме меня, а я не мог жениться на ней. Моя рука дрожала от тяжести бутылки, и сердце дрожало — от тяжести отчаяния.

Сьюзен посмотрела на меня, не поднимая ресниц, — это можно было бы принять за кокетство, если бы глаза ее не были тусклы от горя.

— Что произошло на Огненной Земле, Артур? — спросила она, умоляя дать ответ и надеясь, поняв причину происходящего, справиться с горечью понимания.

Я качнул головой.

Я не мог рассказать ей.

Но я помнил…

Рейс Буэнос-Айрес — Ушуая.

По сравнению со временами Дарвина современные скорости, вероятно, кажутся неправильными и разочаровывающими. Дарвин путешествовал здесь на "Бигле", корабле ее величества, с тысяча восемьсот двадцать шестого по тысяча восемьсот тридцать шестой год, исследуя пролив, на берегу которого расположена Ушуая. И пролив, соответственно, назвали Биглем. А моя дорога от Буэнос-Айреса заняла пять часов, которые я провел, сидя рядом с немолодым американским туристом, мучась мыслью о том, что в городе, где есть аэропорт и куда начинают слетаться праздные любопытные, открывать уже нечего.

А туристу хотелось поболтать, и, пожалуй, ничего, кроме откровенной грубости, не заставило бы его замолчать.

— Летите в Ушуаю? — спросил он.

Я кивнул.

— Я тоже.

Что ж, это, в общем-то, очевидно, поскольку именно туда направлялся наш самолет.

— Меня зовут Джонс. Клайд Джонс.

Его круглое, лощеное лицо точно служило обрамлением гигантской сигаре.