Александр Житинский - Полдень, XXI век, 2009 № 02

Пока бродили, снова меня посетило чувство странное. Будто замерло все, напряглось в ожидании невесть чего. Или даже напротив… Вот знаете, как в театре в антракте между двумя действиями спектакля: свет включили, но неполный, рабочий такой свет. Зрительный зал опустел, народ пошел в буфет перекусывать, «соточку» для настроения на грудь принять, кто-то в туалет занырнул, кто-то по фойе под ручку прогуливается. Короче, все при деле. А ты остался в зале сидеть, не захотел, скажем, выходить и точно знаешь, что через пятнадцать минут люди назад вернутся и рассядутся по местам, и освещение плавно опустят, а занавес, напротив, поднимут, и увидят все уже совсем не те, что в первом акте, а новые декорации. И реквизит на сцене будет другой, и актеры, возможно, добавятся, да и действие спектакля, вероятней всего, начнет развиваться вовсе не в том направлении, какое ты уже предугадал. Точно! Вот это самое лучшее сравнение, или как там по-грамотному, по-литературному — метафора! Ощущение пребывания в антракте между двумя действиями спектакля, называемого «История человечества». Первый акт закончился, и мы с нетерпением ждем второго.

— Ты точно не жалеешь, что не уехала? — спросил я, ухватив Юльку за рукав свитера и поворачивая к себе.

— А ты?

И глаза у самой по шесть копеек. Это явный признак — испугалась.

— Я — нет. Я, наоборот, рад, что все так вышло. Помнишь, сказки иногда заканчивались: «жили они долго и счастливо и умерли в один день»?

— Тьфу на тебя! Сам только что на меня ругался, что я о смерти вспоминаю, — и туда же!

— Не-е-ет! — рассмеялся я. — Я ж говорю: «долго и счастливо»! До тумана долго у нас не получилось, так придется уже после него добирать!

А сам притянул, значит, ее к себе за локти, и голову к груди своей прижал. Маленькая она у меня, Юлька-то. И в высоту маленькая, и в толщину. Да и какая там толщина — при весе в сорок восемь килограммов? Летом, бывало, на Солдатский пляж, что на Обском море, с утра забуримся, купаемся, загораем, а я нет-нет да подколю ее. Оболью водой, брызгаю, да приговариваю: «Лейся-лейся вода, смывайся с Юльки худоба!» Стесняется, глупая. А чего? Мне она такая, как есть, нужна: тонконогая да тонкорукая, узкобедрая да большеглазая. Моя она. Никому не отдам.

— Ну что, домой пойдем? А то темнеет…

— Пошли. Мне еще картошку отварить.

— А к картошке что?

— А к картошке — тушенка из цыпленка!

— О! На цыпленка я согласен! И зеленого горошка еще откроем, чтоб тарелки красивые получились!

Пошли, короче, домой. А у подъезда соседнего, видим, машина стоит. Старый «жигуль», с номерами предыдущего образца, теми, где четыре цифры, три буквы, но без кода региона. Где-то стоял в гараже, прятался. И мужичок в ветровке вокруг него ходит, вещи в багажник складывает. Женщину-то мы сразу не приметили, она на лавочке сидела.

Ближе подходим, а это Валерка, с которым мы каждый день в очереди за водой стоим.

— Привет, — говорю. — Надумал все-таки?

— Ага! — ответил он, а сам в сторону глаза отводит. — Что-то сидели-сидели, да и решились. Невмоготу стало. Как, слышь, на тонущем корабле оставаться!

Ольга из-за машины вышла, жена его.

— А вы так и останетесь? Может, с нами? Места полно…

— Не, Оль, — Юлька за нас ответила. — Мы уж тут…

— Слышь, Виталь! — зачастил вдруг Валерка и полез в карман брюк. — Тебе если чего потом понадобится — вот ключи от нашей хаты. Там газу два полных баллона, тушенки коробка, лапша, сахар. Водку я с собой забрал, может, в дороге понадобится. У тебя-то есть?

Я пожал плечами.

— Да мы непьющие!

Но Валерка уже залез с плечами под крышку багажника, возился, перекладывая вещи.

— На, держи! — вынырнул он с бутылкой «Гжелки». — Непьющие, это хорошо, но я бы на вашем месте по стакану накатил в последний момент. Оно, слышь, и солдатам перед атакой давали. Чтоб трухали меньше.

Водку я взял, ключи от квартиры тоже. Обещался последить, если что. Поручкались, попрощались. Сели они в «жигуль» свой, завелись, помигали нам аварийкой, да и уехали. А мы домой пошли.

После ужина, когда совсем темнеть стало, зажег я свою «лампу Аладдина», сделанную из консервной банки, и Юльке помог посуду перемыть. С лампой этой я неплохо придумал: фитиль из бельевой веревки, масло подсолнечное рафинированное. Оливковое тоже подходит, а соевое я не пробовал. Никакого запаха и не коптит почти. А масла навалом в магазинах осталось — его и не вывозили и не раздавали. В ближайшей «Ленте» его паллет пять стоит, не считая того, что на полках. Нормально горит, проверено.

За окном совсем стемнело. Я выглянул на балкон — туман совсем рядом; Справа над крышами небо ясное, звезды помигивают, а слева — глухо, ни стоянки бывшей автомобильной не видно, ни реки. Самого тумана не видно, я ж говорю — когда внутри него, его не замечаешь. Просто детали исчезают, предметы. Сначала те, что подальше, потом и ближние.

— Смотри! — дернула меня за рукав Юлька и показала в сторону той двенадцатиэтажки, что за дорогой.

И в самом деле, с крыши прямо в небо луч света бьет. Туман-то не сильный еще, так в нем луч этот хорошо видно — толстенький такой, желтоватый.

— Прожектор, что ли, кто поставил?

— Ага, прожектор! — возразила Юлька. — Свету две недели нет. От аккумулятора запитался?

Она иногда у меня очень технически грамотная бывает, Юлька-то. Я бы не сообразил, что аккумуляторы с брошенных машин можно для освещения использовать, а она — пожалуйста. И тут меня пробило: фонарик же где-то у нас был! Хороший фонарик на три батарейки в длинной ручке. Если не сели окончательно за те полгода, что прошли с последнего раза, когда мы его доставали, то им запросто помигать можно!

Нашел я его (в письменном столе оказался, в нижнем ящике), вышел на балкон и тоже вверх посветил. Смотрю, луч с двенадцатиэтажки дрогнул и в нашу сторону опускаться начал. Ну, и я навстречу. Соприкоснулись, пересеклись, крест в тумане сделали. Вроде как руки на прощание пожали. Уж на что я не сентиментальный, и то слезы на глазах навернулись, а Юлька — та вообще расшмыгалась.

Минут через пять плохо стало видно второй луч. Я тогда и свой выключил. В случае чего, остаток батареек нам еще пригодится.

— Ну что, — говорю, — так и будем на ногах рассвета ждать? Иди, — говорю, — постель стели!

«Лампу Аладдина» я на стол выставил, еще раз на свое рукоделье порадовался. Хорошо горит — еще лучше, чем раньше. Язычок пламени ровный, высокий, и не желтый, как в предыдущее время, а почти белый. Видать, что-то есть такое в тумане, что наши ученые определить не смогли, — на процессе горения, во всяком случае, это явно отражается.

Лег, обнял Юльку, а ноги холоднющие у нее, прямо ледяные.

— Ты чё, замерз, малыш? — спрашиваю.

— Чё-то маленько, — отвечает. — Зато ты у меня, как батарея!