AnDie - Книга жизни

Кстати, А ГДЕ у него голова? Когда я его покупал, хитрюга-продавец мне этого не объяснил. Если бы я нашел у него голову, я бы ее немедленно открутил. И у продавца, кстати, тоже. «Эта модель абсолютно равнодушна к пище, и не будет воровать ваши припасы». Действительно, правда, не ворует, и действительно равнодушен. До того равнодушен, что позволяет себе так издеваться над продуктами. Всю еду я храню в своем старом холодильнике, который хоть и любит схарчить банку-другую тушенки, зато в остальном служит мне верой и правдой. Когда я хожу в магазин, то никогда не забываю про свой старый холодильник. Каждый раз я приношу ему что-нибудь вкусненькое, и, открыв его тяжелую, окантованную резиной дверцу, до отвала кормлю его купленной едой, не забывая при этом припасенное на десерт угощение. Он отвечает мне радостным урчанием, и окатывает холодной волной немого обожания и преданности… Засовываю ноги в припаркованые с вечера ботинки. Стараюсь разглядеть себя в мельтешащем, подрагивающе-подмигивающем отражении зеркала. Фигвам! Оно сегодня не в духе, и ясно дает понять, что кина не будет – а если попытаться принять меры, ну, допустим, протереть его тряпкой, или прибить к стене гвоздем – то будет, как в прошлый раз: оно «вообще обидится» и перестанет отражать хоть что-нибудь. А я, между прочим, небритый выгляжу куда хуже, чем бритый, меня даже дети пугаются, а алкаши принимают за своего, и постоянно пытаются под разными предлогами завести за угол и напоить этой мерзкой гемоглобиновкой. Так что зеркало лучше оставить в покое, и вообще, его следует уважать, так как оно единственное в доме может отражать отражения (естественно, за исключением меня самого, но, во первых, я отражаю далеко не все, что отражается , а во вторых, интересно, как это я умудрюсь отразить себя самого?)… На улице была погода, дома, люди, транспорт, любовь (продажная, непродажная, к деньгам, к Богу, к хорошей еде, питью, битью в бадью, и, конечно, к Родине), убийства, пожары, грабежи, поджоги, подлоги и вездесущие подлюги. Последние проходили мимо меня в разных направлениях, некоторые даже старались проходить как-то верхом, а некоторые даже низом. Другие, и все остальные, делали тоже самое, все куда-то спешили, зачем-то шли, с кем-то толкались, встречались, смеялись, целовались, ширялись, скруглялись, щипались, обучались, облучались, обручались, разлагались и развращались, причем, делали это они все это все как-то вместе, одновременно, ни мало не задумываясь о причинах и побуждениях к своим действиям, короче – УМУДРЯЛИСЬ. Я на миг остановился, как вкопанный, пораженный до глубин своей глубокой души странным видением. Мне вдруг показалось, что я нахожусь в центре некой псевдоживой и псевдоразумной псевдосубстанции, каждая часть которой по-своему разумна, интересна, даже симпатична, и даже в чем-то мне дорога, но в целом эта субстанция была тупой, всепроникающей, всепожирающей силой, способной без раздумий и без разбора уничтожать все, не разделяя на прекрасное и ужасное, пожирать, превращая в себя все, к чему прикасается, ради бездумного насыщения и собственного разрастания сожрать каждую из своих частей, ее же и составляющих. Это напоминало дурной сон, хотя дурных снов мне не снилось. Мне вообще не снилось снов, потому, что то, что снилось, всегда было одним и тем же сном. У входа в метро стоял продавец вечерне-утренних газет, и был он по-обычному грустен и уныл, как и газеты, которые он продавал. Я подошел к нему, поздоровался, протянул деньги и получил в ответ сонно-грустно-унылый взгляд, сдачу, и вялый взмах рукой в сторону печатной машины. Подойдя к ней, я засунул в приемный лоток свою вчерашнюю газету. Плотоядно хрюкнув, машина весело подмигнула (чем бы вы думали? Лампочкой, конечно, уж не знаю почему, но малопонятные мне машины почему-то постоянно подмигивают лампочками, которые, как правило, находятся у них на самом видном месте. Может, познакомиться хотят? Ну уж нет, помнится, мой новый холодильник тоже мне подмигивал перед покупкой, даже что-то нашептывал, а оказался таким гадом!). Да, так вот, печатная машина, хрюкнув и весело мигнув лампочкой, втянула в себя мою вчерашнюю газету, и принялась перемешивать написанные в ней слова. Меня всегда удивлял этот таинственный процесс – как путем простого перемешивания текста можно было из вчерашних новостей сделать сегодняшние? Впрочем, иногда блок, отвечающий за перетасовку фраз давал сбой, что приводило к довольно неожиданным результатам. Чаще всего, конечно, получался бред еще похлеще, чем был, но изредка из машины выползали весьма интересные известия. Конечно, у издательств побогаче, была и техника получше, и с настройкой аппарата они возились от заката до заката, поэтому и газеты у них выходили на высоком уровне – уныло-однообразно-похожие. Я же предпочитал газет не читать, а если уж совсем приспичит, то те, которым до технического совершенства издательских монстров было еще очень далеко. Да еще ногой по машине пару раз заехать, для встряски и лучшего перемешивания. Впрочем, ни машина ни продавец уже не удивлялись моим привычкам, поэтому, первая не обиделась, а второй не удивился, лишь выдавил из себя: «Ты уж с ней полегче, а то она от твоих угощений совсем скоро рехнется». Стоя на эскалаторе, я спрятал свежую газету в карман, по понятным причинам, стараясь особо ее не мять. Почитать у меня еще будет время, сейчас лучше полюбоваться на работу бабушки, сидящей внизу в стеклянном скворечнике. Я всегда отдавал должное выдержке и физической выносливости этих эскалаторных бабулей, ведь без вышеперечисленных качеств ни вы, ни я не смогли бы целый день сидя на одном месте крутить педали, заставляя тем самым двигаться не одну, а целых три, а иногда даже четыре лестницы. Мы, едущие на эскалаторах вверх и вниз, спешащие по своим делам, погруженные в газеты, книги, журналы и собственные мысли, просто не отдаем себе отчета в том, что вот эта немолодая уже старушка, с отсутствующим лицом сидящая в кабинке, крутит и крутит педали, тем самым перенося нас всех одновременно и вверх и вниз, совершает свой ежедневный трудовой подвиг. Проезжая мимо хрустальной кельи, загляните бабуле в глаза, скажите ей «спасибо» своими глазами, но, умоляю вас, ни в коем случае не показывайте ей того, что заметили в глубине кабинки тускло сверкнувшие, отполированные до блеска старыми войлочными тапками педали. Этим вы смертельно обидите заслуженную работницу метрополитена, так как для эскалаторных бабулей наивысшей трудовой гордостью считается выполнять свою работу так, чтобы со стороны не было заметно ни обреченности в глазах, ни усталости, ни капелек пота на лбу, ни адского усилия, требуемого для кручения педалей. Коренным образом от этих милых моему сердцу подземных созданий отличаются помошники машинистов.Читать дальше