Журнал «Если» - «Если», 2012 № 05

Вечером Машенька, вне себя от напряжения и тоски, выбралась на улицу. Дворами прошла до Красноармейской и двинулась вверх, к площади Толстого. Смеркалось. Открывшийся ей мир был невыразимо странным. Три парня пили пиво из обернутых в пакеты бутылок и натужно матерились в голос. Две девушки в нелепом макияже во всеуслышание обсуждали подругу. Громко шваркали шины о брусчатку мостовой. Навязчиво звала тратить деньги реклама. Маша ощутила, что ей чего-то не хватает, но никак не могла понять чего. Она зашла в магазин, бестолково покрутилась между полок, купила чипсы, кефир и халву. Прогулка не принесла облегчения.

Ночь прошла ужасно.

Книжная куколка лежала неподвижно, как мертвая. Изредка что-то внутри нее то ли потрескивало, то ли поскрипывало — а может, это скрипел под ней пол. Маша заснула, и ей снились кошмары, невнятные, как перемешанные сны целого многоквартирного дома. Она вскрикивала, просыпалась и засыпала вновь.

Под утро куколка стала издавать резкий запах, похожий на запах проглаженной утюгом бумаги. Он не был неприятным, но взбудоражил Машеньку и разбудил окончательно.

Она не стала включать свет — так и сидела в постепенно светлеющей темноте. Рассвет подобрался по-пластунски, будто лазутчик: незаметно пересек следовую полосу сумерек между ночью и днем, и вот уже утро. Когда розовые блики восхода отраженно заиграли на стеклах, Маша увидела, что на верхней части куколки появилась трещина.

Час или больше ничего не происходило. Маша отлучилась в туалет и, уже возвращаясь, почуяла: началось. Она с порога увидела, что трещина вскрыла панцирь куколки по всей длине. Что-то яркое мелькнуло внутри. Маша так и замерла в проеме распахнутой двери. Мгновение — и истончившаяся оболочка смялась складками, опала на пол. Там, где лежал уродливый тюк, распахнула алые крылья… бабочка? Нет, скорее, птица…

Удар сердца — и Машенька поняла, что знает ее имя.

Птица феникс!

Феникс закричал, пронзительно и тревожно. Запрокинул голову на журавлиной шее, потянулся всем телом. Алые, розовые, карминные перья затрепетали. Желтые искры посыпались с крыльев, и Машенька сквозь оцепенение поняла, что это настоящий огонь. Птица пылала. Яркие язычки пламени змейками разбежались по полу. Загорелся край скатерти. Заполыхали шкафы.

— Горим, горим! — закричали в коридоре, у Машеньки за спиной.

Она смотрела. Жар опалял ей лицо, трещали волосы.

Феникс раскинул крылья — широко, шире, чем стены комнаты. Сквозь пелену пламени девушка видела иные миры. Те, отголоски которых она ловила в навеянных книжным червем снах, и другие, еще неизведанные и пока неназванные. Горячая волна плеснулась в ее душе. Так и не разобравшись, чего же ей не хватает здесь и сейчас, Маша поняла: оно есть там, куда отправится феникс. Надо лишь решиться и шагнуть вперед, в неизвестность. Прямо в огонь. Она сделала крохотный шажок вперед.

Кто-то грубо схватил ее за плечи, потащил назад. Девушка вырывалась, кричала. Кричали все. Трещал старый дом. Корчились стены. Из комнаты повалил черный едкий дым. Маша потеряла сознание.

В больнице под капельницей ей снились только алое пламя крыльев и желтые искры, колючие, как бенгальские огни. Больше ничего.

Отцвели каштаны. В парках над Днепром буйными лиловыми гроздьями раскинулась сирень.

Бородатый сисадмин Володя пришел навестить Машеньку, принес весть об увольнении и ее последнюю зарплату.

Тетка Зоя бушевала, как исландский вулкан Эйяфьятлайокудль.

— Это все чайник твой электрический! — орала она на беззвучную Машу.

К осени пробивная тетка умудрилась получить двухкомнатную квартиру на себя и Машу, сделала евроремонт за счет Машиных родителей и все равно осталась безутешной. Понятное дело, опальную родственницу она на новую жилплощадь не пустила.

Осенние дожди смыли наконец из памяти чересчур яркие картины. Маша перестала пить успокоительное и перешла на темное пиво, желательно разливное.

Маша твердо знает, что подробности о пожаре в коммуналке не надо рассказывать никому — ни родителям, ни Толику, ни своему бой-френду Володе. А особенно — добрым врачам, чтобы не схлопотать сложный диагноз на латыни. Она и сама старается вспоминать пореже.

Но нет покоя в ее душе, отравленной книжными испарениями.

Навсегда отпечатался в ней миг, когда девушка стояла на пороге и выбирала, вперед ей шагнуть или назад.

Бывают дни, когда Машенька, не в силах избыть непонятную тоску, едет на вещевой рынок «Петровка» и долго идет вдоль рядов с павильонами в направлении блошиного рынка. Там, на самой окраине, зажатые между новыми люстрами и старыми сковородками, скорбно ютятся упаковочные ящики с бумажным хламом. Представители культуры книжных куч медленно, боком, выползают из-за ящиков, отрешенно следят за Машенькой. Ей становится страшно от причастности к этому тусклому и ветхому братству, но безымянный зов сильнее страха, и она покоряется.

Маша перебирает вялые тушки книг, покорных, как снулые рыбы. Иногда ее пальцы чувствуют острый электрический укол — это добыча. Тогда девушка вытаскивает томик на свет, ухватив двумя пальцами за скользкий или шершавый переплет. «Ему бы понравилось», — бормочет Маша, расплачиваясь с продавцом.

Добычу девушка прячет на самое дно вместительной сумки, а в квартире у нее есть тайник — внутренность расхлябанного дивана.

Там, в укромных потемках, обычный скопившийся бытовой хлам постепенно заменяют собой неровные бруски книг. Кирпичик за кирпичиком Машенька строит то, что раньше назвали бы личной библиотекой, но девушка собирает книги не для себя. Она запасает корм книжному червю.

Если когда-нибудь ей снова встретится пушистая гусеница с мордочкой детской игрушки, Маша сумеет выкормить из нее птицу феникс.

В том, что ее книжный червь не был единственным, Маша практически убеждена. Результат поиска в интернете по словам «пожар в библиотеке» укрепил ее уверенность.

Баюкая в объятиях книжный томик, как некогда книжную куколку, девушка грезит о несбывшемся. Словно въяве видятся ей огненные крылья феникса, на которых бегущей строкой проступают теневые письмена, оборачиваясь то восточной вязью, то иероглифами, то кириллицей или латиницей. Взмах крыла — и открывается пронзительной ясности мир, хоровод ртутных лун в предрассветном бирюзовом небе; новый взмах — и единорог танцует на радуге; еще взмах — и Машенька видит мир с высоты, летит, летит сама!

Когда девушка приходит в себя, глаза ее полны слез. Прежде чем отправить томик в потаенное нутро дивана, Маша открывает его и скользит взглядом по строчкам. Кое-что она в состоянии понять, особенно если произносить вслух, но дальше ее внимание рассеивается, смысл ускользает, и слова рассыпаются сухой трухой букв. Ломкие страницы нервно хрустят под пальцами, томик захлопывается словно бы сам собой. Машенька прячет книгу в тайник, и да некоторое время ее тоска унимается.