Святослав Минков - Лунатин ! Лунатин ! Лунатин !

СВЕТОСЛАВ МИНКОВ

ЛУНАТИН!.. ЛУНАТИН!.. ЛУНАТИН!..

Перевод С. КОЛЯДЖИНА

Это был маленький горбатый человечек с живыми черными глазами. Я знал его с детства, когда ходил к нему и платил пс две пуговицы, чтобы посмотреть сделанную им панораму: ящик из-под керосина, в котором мерцала зажженная свеча, а на дне блестели лакированные иллюстрированные открытки, похищенные им из гостиной. На одних из этих открыток были нарисованы влюбленные парочки с букетами в руках и с лукавым амурчиком гденибудь в уголке, на других - пейзажи, какие едва ли можно встретить когда-нибудь в жизни, потому что солнце, скажем, было нарисовано с глазами, носом, ртом; третьи также не имели положительно ничего общего с действительностью и заставляли нас смеяться от всей души. Представьте себе: поросенок с цилиндром на голове, с колокольчиком на шее едет на велосипеде, а высоко над ним светится надпись серебряными буквами: "Поздравляю с Новым, 1907 годом!"

Ныне эти лакированные открытки лежат, возможно, на дне какого-нибудь пыльного ящика на чердаке под десятком мягких узелков с лоскутьями и ощипанными страусовыми перьями от дамских шляп или под изорванными и растрепанными сочинениями Маин-Рида, между страниц которых обязательно найдется два-три засохших клопа. Но сколько бы времени ни прошло, что бы ни случилось с открытками тогдашней панорамы моего приятеля, одна из них навсегда сохранится в моей памяти.

Ночь. На небе, на золотом рогу месяца, стоит улыбающаяся девушка в синем платье, а внизу, на земле, седобородый карлик с мандолиной в руке глядит на лунную девушку и поет:

О прекрасная Тереза,

Сойдешь ли ты ко мне?

Мой приятель Гераклит Галилеев показывал нам эту открытку за желтым пламенем сальной свечи и объяснял тонким визгливым голоском:

- Внимание! Сейчас луна упадет!

Мы стояли разиня рот, и. наши вытаращенные глаза нетерпеливо смотрели в круглое отверстие ящика из-под керосина. Но чудо не приходило.

Оно пришло потом. Спустя годы.

Гераклит Галилеев вырос и стал мужчиной. Горб его все так же остро торчал на спине, а бледное лицо пряталось в тени черной широкополой шляпы. Он ходил медленно по улицам и носил обувь на высоких резиновых каблуках, чтобы казаться выше ростом. Если он замечал двух ссорящихся, то мигом скрывался в ближайшем переулке или исчезал в магазине. Он испытывал врожденный ужас перед всякого рода катастрофами и происшествиями. Это был человек не от мира сего. Он не интересовался ничем, кроме науки. Гераклит Галилеев жил совсем уединенно в комнатушке на чердаке, заваленной книгами со звездными картами и диаграммами. Иногда, правда, он ходил в театр, но и тогда его дрессированная мысль не выходила из заколдованного круга физики и астрономии. Пока люди вокруг него с трепетом следили за тем, что происходило на сцене, и с упоением слушали арию Мефистофеля, он думал: "Директная ротационная сила небесного тела прямо пропорциональна произведению четверти массы квадрата орбитной угловой скорости и разности квадратов радиус-векторов планеты".

При этих метафизических мыслях он осторожно извлекал из кармана неизменный пакетик с леденцами, клал одну конфетку в рот и продолжал с удвоенной энергией свои рассуждения о ротации небесных тел.

Так бесшумно и далеко от действительности жил этот человек, когда в один из дней газеты сообщили, что рокфеллеровский фонд удостаивает его шестимесячной командировки в Америку.

Впервые в жизни на задумчивом лице Гераклита Галилеева засияла счастливая улыбка победителя.

Он набил свои большие старомодные чемоданы таким множеством книг, что даже сам председатель союза носплыциков потерял равновесие под их тяжестью и напряг до предела свою толстую шею, подняв их с земли.

Гераклит Галилеев прибыл в Гамбург и пробыл там четыре дня. На пятый день утром он отправился в гавань и затерялся среди пассажиров, двигавшихся по длинному подвижному мосту над водой, появился на палубе парохода "Левиафан" и замахал весело шляпой незнакомым провожающим на берегу.

Пароходная сирена тревожно загудела, и лопасти винта захлопали по черной воде.

"Левиафан" вздрогнул и отбыл в призрачную обетованную землю.

* * *

В какой штат, в какой город уехал Гераклит Галилеев, в каком научном институте скрылся он и какие занятия поглотили его муравьиное трудолюбие - на все эти вопросы мы ответим долгим и упорным молчанием, так как жизнь нашего героя в Америке покрыта мраком полной неизвестности. Известно только, что в один из солнечных дней ранней весны, когда весело звенели капели, а из теплой и влажной земли пробивались первые подснежники, Гераклит Галилеев возвратился на родину совершенно преображенным и неузнаваемым.

Он сошел с поезда, в кепи на голове, в белом плаще, из-под которого виднелись его тонкие кривые ноги в брюках гольф. За ним следовал носильщик с двумя новыми чемоданами, на крышках которых пестрели крикливые этикетки с названиями известных гостиниц: Бристоль, Империал, Регина.

В океане ли потонули толстые книги и звездные карты, черная широкополая шляпа и старомодные чемоданы - эти Ноевы ковчеги, в которых мог бы поместиться целый дом вместе со всеми домашними животными и птицами? Неизвестно.

Гераклит Галилеев прибыл из волшебного царства машин, где живая свинья через восемь минут превращается в три адвокатских портфеля, шесть одежных щеток и пятнадцать коробочек для маникюрного несессера. Прошлое было далеко-далеко позади как русло высохшей реки.

- О йес! * - отвечал высокомерно наш ученый, когда кто-нибудь спрашивал, неужели в стране янки нашлось место еще для одного чужестранца?

Что за удивительная перемена произошла с этим человеком в столь непродолжительное время? Каким было его загадочное перерождение, изменившее прежний его характер и вырвавшее с корнем старые его привычки? Гераклит Галилеев не жил больше уединенно, как раньше, а искал общества. Он первый принес в нашу печальную землю веселую игру "ю-ю", осчастливившую детей и заполнившую пустую жизнь депутатов, министров и общественных деятелей. Гераклит Галилеев не боялся больше катастроф, так как носил в своем сердце магический талисман американского хладнокровия: смело пересекал дорогу бешено несущимся автомобилям и мотоциклам, спокойно шагал по трамвайным путям и, лишь когда, трамвай приближался на расстояние одного сантиметра к нему, как некий резиновый акробат, отскакивал на тротуар. Теперь с уст его срывались странные слова вроде "рационализация", "динамизм", "тейлоризм" и еще сотни подобных таинственных звукосочетаний, ставивших слушателя перед закрытой дверью неизвестных представлений. Но, может быть, вы подумаете, что в своем новом преображении наш ученый изменил науке