Сергей Снегов - Эллинский секрет

Эдгар перевел дыхание. Вдруг он почувствовал величие свое, меру того, что он сделал, того, что делать умеет и, может быть, сделает еще, если судьбе угодно будет отпустить ему десять-пятнадцать лет жизни.

— Был незабываемый год, — произнес как обычную, не стихотворную фразу Эдгар и, откашлявшись, весело глядя на француза, закончил первую группу строк:

Странное, непонятное дело: «Улялюм» утишил бурю. Судно перестало раскачиваться, оно просто плыло, покачиваясь и поскрипывая, и было похоже, что каждая деталь судна, каждый винтик, гвоздик, вся его обшивка, все, что на борту, и все, что внутри, — все прислушивалось сосредоточенно, затаенно, в сговоре с морем, воспринимало гневом своих стихий страстную тоску чуждой стихии, той, что подарил один из пассажиров «Роберта Фултона».

А что сказать о французе? Он слушал и запоминал и, возможно, запомнил бы, если бы… Когда Эдгар закончил свою маленькую поэму и, устав и чувствуя внезапную жажду, опустился на койку, француз протянул ему руку и поблагодарил на своем родном языке:

— Великолепно, сэр! Это на грани гениального, сэр! Но у меня кружится голова, я заболеваю… Если мне суждено умереть, сэр, очень скоро, то — благословит вас бог за ваше мудрое, редчайшее приуготовление меня к смертному часу… Мне, сэр, очень нехорошо… — И повалился на койку.

Большая, страшной силы волна ударила в левый борт, судно накренилось, и еще раз ударила волна так, что стенка напалубной каюты отошла и отвалилась, как ненастоящая, как на сцене. Еще одна волна, подобно длинному и широкому языку, кончиком своим кольнула француза, приподняла его и вынесла наружу, в мир, во Вселенную, в покои Улялюм, — вынесла вместе с Эдгаром, но кинула в бездну только француза. Эдгар, потеряв сознание, вскоре очнулся. Было страшно холодно. Крупными, зловещими хлопьями падал снег. Что-то делала на палубе и о чем-то кричала команда «Роберта Фултона». Скрипели снасти. Килевая качка сменила бортовую.

— Где я? — спросил Эдгар, вслушиваясь в нестрогий ропот моря и в свою интонацию, показавшуюся ему сейчас исполненной иронии: вот так передразнивают, пародируют ставший шаблонным вопрос о том, где герой находится. — Где я? — уже с улыбкой повторил Эдгар и, весело, по-мальчишески рассмеявшись, громко позвал на помощь: — Сюда! Ко мне! Скажите же наконец, где я?

Было темно. Кто-то ответил Эдгару:

— Не кричите, сэр! Вы среди друзей, не беспокойтесь!

И эта фраза показалась ему неживой, жеванной и пережеванной авторами рассказов в воскресных приложениях к газетам всего мира.

— Вы уверены, что я среди друзей? — стараясь говорить серьезно, как на похоронах, спросил Эдгар. — Но что же со мною? И куда делся мой сожитель по каюте'

— Ваш сожитель по каюте, — голосом цвета преступных потемок ответил кто-то подле Эдгара, — милейший мосье Плюмо погиб в пучине, сэр. Помолимся о его бедной душе.

Одна за другой стали входить темные фигуры с накинутыми на голову клеенчатыми капюшонами, появились зажженные фонари, чья-то рука протянула Эдгару оловянную кружку, и голос рассвета в мае проговорил:

— Выпейте, сэр. Как себя чувствуете? Ваши вещи так и не нашлись… Будьте любезны, продиктуйте наименование содержимого вашего саквояжа… Деньги при вас, сэр?

Эдгар понял, что он ограблен морем: его саквояж, очевидно, отправился вслед за французом в пучину. Деньги… Были ли деньги? Сколько-то было, но очень мало. Часы? Они здесь. Документы, удостоверяющие личность? Они здесь. Очки, карандаш, ключ от саквояжа… Носовой платок. Даже два — по одному в левом и правом карманах клетчатой теплой куртки.

— Не могу сказать вам, сэр, — обратился Эдгар к тому, кто уже приготовился писать на маленьком, привинченном к полу, столе, — не могу сказать, что именно находилось в моем саквояже. Так, какая-то мелочь, ерунда. Рукопись, стихи — этого жаль. Все остальное…

Он махнул рукой жестом короля, милующего слугу, который потерял тысячу золотых, принадлежащих казне. Оловянную кружку он взял и выпил все, что в ней было: настоящая английская горькая, градусов на пятьдесят. Щекочущая теплота разбежалась по жилам и пригласила ко сну. Еще раз чья-то рука поднесла к его губам ту же кружку, еще раз он выпил и немедленно уснул. Клеточками сознания он еще уловил слова, показавшиеся ему наименее шаблонными из всех, что сегодня пришлось выслушать.

— Крепкий человек, героический характер, — произнес густой, шекспировский бас. — Потерять все свое имущество и заявлять, что это пустяки, мелочь… Хотел бы я знать имя этого человека.

— Эдгар Аллан По… — неслышно, сквозь плотную ткань неполного бессознания, пролепетал Эдгар. И — уже во сне — рассмеялся, подумав: «Это тоже не натурально, это тоже литература, — кто из них знает какого-то Эдгара По?».

Закат в тот вечер был тревожен, даже страшен: половина неба неспокойно перемещалась, как это бывает с заревом от пожара, надменно-сдержанные волны хищно облизывали обшивку «Роберта Фултона», судно двигалось только с помощью одного паруса. Буря взяла себе мосье Плюмо, разбила шесть напалубных кают, украла личные вещи команды и пассажира из Балтиморы. В какой-то бухте судно чинилось в течение трех суток. Эдгар По писал письма. Потом играл в карты с капитаном и, к радости своей, немного выиграл.

— Еще двое суток, и мы прибудем в Петербург, — сказал капитан. — У вас там родные, сэр?

— У меня там никого нет, — ответил Эдгар. — У меня нигде никого нет. Я одинок, сэр.

Капитан вежливо осведомился о занятиях своего партнера, капитан решил, что он играет в карты с богатым коммерсантом, ибо ему, как видно, абсолютно не жаль саквояжа, в котором, конечно же, была не только одна мелочь, ерунда…

— Мистер По занимается коммерческой деятельностью? — полувопросительно, полуутвердительно проговорил капитан, расчесывая пятерней левой руки свои пышные рыжие баки и наблюдая, как предполагаемый коммерсант тасует карты. — Мистер По дурно играет в бридж, из этого я заключаю, что мистер По не принадлежит к родовитой аристократии Англии или Нового Света…

Эдгар улыбнулся, кончил тасовать карты, неумело сдал их, проиграл партию.

— Капитан, — тяжело вздохнув и закрыв глаза розовыми, набухшими веками страдающего бессонницей, проговорил Эдгар, — наверное, любит литературу, — ну, скажем, тот ее род, в котором каждый из нас пробовал свои силы. Имею в виду стихотворчество. Мне кажется, что капитан и сам сочиняет…