Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Его голова была откинута на спинку кресла, кончик языка высовывался из угла рта.

— Вы читаете мои мысли?

Человек в кресле глубоко вздохнул с горловым клекотом. Он был невероятно толст, даже пальцы его напоминали обесцвеченные сардельки. На нем было теплое старое пальто, когда-то черное, а теперь неопределенно-серого цвета. Снег на ботинках еще не совсем растаял.

— Возможно. Конец света — странная концепция. Мир постоянно кончается, и конец этот постоянно откладывается из-за вмешательства любви, или глупости, или просто старой слепой удачи.

— А, ну да. Уже слишком поздно: Старшие Боги уже выбрали свои корабли. Когда взойдет луна…

Тонкая струйка слюны вытекла из уголка его рта и протянулась серебряной ниточкой до воротника. Что-то промелькнуло в темных складках его пальто.

— В самом деле? Что случится, когда взойдет луна?

Человек в кресле заерзал и, открыв оба крошечных глаза, красных и припухших, сонно заморгал ими.

— Мне снилось, что у меня много ртов, — сказал он совершенно другим голосом, неожиданно тонким для такого крупного мужчины. — Мне снилось, будто каждый рот открывается и закрывается сам по себе. Некоторые рты говорили, другие шептали, третьи ели, а четвертые молча ждали чего-то.

Он огляделся, вытер влагу в углу рта, и, выпрямившись в кресле, озадаченно заморгал. «Кто вы такой?»

— Я — тот парень, который арендует этот офис, — сказал я.

Внезапно он громко рыгнул.

— Извиняюсь, — сказал он своим тонким голосом, тяжело поднимаясь из кресла. Когда он выпрямился, оказалось, что он ниже меня. Оглядев меня с ног до головы мутным взором, он произнес: «Серебряные пули. — И после короткой паузы: — Старомодное средство».

— Да, — сказал я ему. — Это так очевидно, почему я раньше об этом не подумал. Взять и застрелиться. Очень просто.

— Вы смеетесь над стариком, — обиделся он.

— Да нет, что вы. Простите. А сейчас убирайтесь. Одному из нас надо работать.

Он зашаркал прочь. Я сел на вращающийся стул за столом у окна и через несколько минут путем проб и ошибок установил, что если крутануть стул влево, то он упадет со своей ножки.

Поэтому я затих и стал ждать, когда зазвонит черный пыльный телефон на столе. Свет медленно просачивался с серого зимнего неба.

Звонок.

Мужской голос. Не подумываю ли я об алюминиевом сайдинге для дома? Я положил трубку.

Офис не отапливался. Я задался вопросом, долго ли толстяк проспал в моем кресле.

Двадцать минут спустя телефон опять зазвонил. Плачущая женщина умоляла меня найти ее пропавшую пятилетнюю дочку, которую ночью украли из кроватки. Собака у них тоже пропала.

Я не ищу пропавших детей, сказал я. Простите, слишком много плохих воспоминаний. Я положил трубку, вновь ощущая приступ тошноты.

Темнело, и впервые за то время, что я находился в Иннсмауте, вспыхнула неоновая вывеска напротив. Горящие буквы сообщали, что Мадам Эзекиель гадает на картах таро и читает по линиям руки. Красный неон окрашивал падающий снег в цвет свежей крови.

Армагеддон предотвращают мелкие, незначительные действия. Так было всегда. Так должно быть.

Телефон зазвонил в третий раз. Я узнал голос; это был человек, предлагавший алюминиевый сайдинг. «Вы знаете, — напористо заговорил он, — трансформация из человека в животное и обратно считается невозможной по определению, но мы должны искать другие решения. Вероятно, деперсонализация, а также некоторые формы проекции. Повреждение мозга? Возможно. Псевдоневротическая шизофрения? Смешно даже думать об этом. Некоторые случаи успешно лечатся с помощью внутривенных инъекций тиоридазина гидрохлорида».

— Успешно?

Он хмыкнул. «Вот это мне нравится. Человек с чувством юмора. Уверен, мы договоримся».

— Я вам уже сказал. Мне не нужен алюминиевый сайдинг.

«Мы занимаемся гораздо более примечательным бизнесом и гораздо более важным. Вы недавно в городе, мистер Тэлбот. Будет обидно, если мы с вами, скажем так, поссоримся».

— Можешь говорить, что угодно, приятель.

«Мы готовим конец света, мистер Тэлбот. Из своих могил на дне океана поднимутся Глубинные и съедят луну, как спелую сливу».

— Тогда мне не придется больше беспокоиться о полнолунии?

«Не пытайтесь заговаривать нам зубы», — начал было он, но я рявкнул на него, и он замолчал.

За окном все еще падал снег.

На противоположной стороне Марш-стрит у окна, в свете своей рубиновой вывески, стояла самая красивая женщина из всех, виденных мною, и смотрела прямо на меня.

Она поманила меня пальцем.

Положив трубку, в которой все еще молчал человек с алюминиевым сайдингом, я спустился вниз и почти бегом пересек улицу; но перед тем, как ступить на мостовую, я посмотрел налево и направо.

Она была одета в шелк. Комнату освещали только свечи, здесь пахло ладаном и маслом пачули.

Когда я вошел, она улыбнулась и поманила меня к своему креслу возле окна. Она раскладывала пасьянс картами таро, один из вариантов солитера. Когда я приблизился, она собрала карты, обернула их шелковым шарфом и бережно убрала в деревянную коробку.

От тяжелых запахов в голове у меня застучало. Я вспомнил, что еще ничего не ел сегодня; возможно, от этого мне было не по себе. Я сел к столу напротив нее.

Она взяла меня за руку.

Рассматривая мою ладонь, она мягко коснулась ее указательным пальцем.

— Волосы? — Она была озадачена.

— Ну да, это моя особенность. — Я улыбнулся. Мне казалось, что улыбка вышла дружелюбной, но она в ответ лишь вскинула брови.

— Когда я смотрю на вас, — сказала мадам Эзекиель, — я вижу глаза человека и в то же время глаза волка. В глазах человека я вижу честность, благородство, невинность. А в глазах волка я вижу стон и рычание, ночной вой и крики, я вижу монстра с окровавленной мордой, бегущего по окраине города.

— Как вы можете видеть рычание или крик?

Она улыбнулась.

— Это не трудно, — сказала она. У нее был не американский акцент. Скорее русский, мальтийский или египетский. — Глазами разума можно увидеть многое.

Мадам Эзекиель закрыла свои зеленые глаза. У нее были удивительно длинные ресницы; кожа была бледная, а волосы ни секунды не оставались в покое — они плыли вокруг ее головы, словно колеблемые приливом.

— Это традиционный способ, — сказала она. — Способ смыть с себя дурное обличье. Вы стоите в проточной воде, в чистой родниковой воде, и при этом едите лепестки белой розы.

— А потом?

— Облик темноты будет смыт с вас.

— Он вернется, — сказал я ей, — вместе со следующим полнолунием.

— Итак, — продолжала мадам Эзекиель, — как только темный облик будет смыт с вас, вы вскрываете вены в проточную воду. Кровь, конечно, будет сильно жечь, но река унесет ее прочь.