Мартин Гринберг - Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики

Юки соскальзывает на грязную землю и гладит ки’рин по голове.

— О, сенсей, ты больно ушиблась?

Ки’рин часто моргает, ее жемчужные глаза покраснели. Она плачет слезами, больше похожими на кровь.

— Мои ноги разбиты, Юки. Мои передние ноги болят, словно огонь поселился в костях.

— Ты… ты умрешь?

— Я не могу умереть. Я бессмертна. — Ки’рин пытается подняться на свои копытца. — Но я не могу бежать. И уж тем более, я не смогу бежать с ношей.

— Тогда мы пойдем пешком, — храбро говорит Юки.

— Нам ничего больше не остается, — соглашается ки’рин. — Может, нам удастся опередить грозу.

Они пробираются вперед. Ки’рин хромает, припадая на передние ноги, то на правую, то на левую. Юки держит ребенка, который все больше затихает, остывая в своих мокрых пеленках.

Вдруг, словно маячок за стеной дождя, перед ними возникает домик. Маленький, с черепичной крышей и глинобитными стенами. Тонкая, но густая струйка дыма вьется из каменной трубы.

Далеко впереди пелена облаков рассеивается, и появляется солнце, уже прошедшее зенит.

— Давай отдохнем здесь, — молит Юки, видя, что ки’рин собирается идти дальше. — Ребенок окоченел и устал. И я тоже.

— И я, — признается ки’рин, — но ребенок останется больным, если мы не окажемся в святилище до заката.

Юки облегченно улыбается.

— Значит ли это, что ты — целитель?

Ки’рин стряхивает дождевые капли с гривы.

— Я не могу сказать тебе, Юки. Я знаю лишь то, что у ребенка нет шансов исцелиться, если мы не доберемся до святилища.

Ребенок чихает.

— Пожалуйста, сенсей! Давай отдохнем, совсем недолго!

— Как хочешь, Юки, — вздыхает ки’рин.

Юки спешит к домику и стучит в дверь. Она открывается почти сразу же. На пороге стоит монах, одетый в белую рясу, подпоясанную синим поясом. Он делает шаг назад и низко кланяется.

— Прошу к моему очагу, путники. У меня есть чай, лепешки с морскими водорослями и рис.

Юки склоняется, насколько позволяет тяжелый ребенок в руках. Ки’рин тоже кланяется, хотя и медленнее, оставляя на полу след от рога в виде полумесяца. Затем, хромая, входит в домик.

— Чаю, дамы?

— Благодарим, — говорит Юки, — и еще немного горячей воды для ребенка.

— Конечно.

Монах хлопочет, подавая чай, наполняя глубокую миску для ки’рин и выкладывая лепешки с водорослями на плоский поднос, который он ставит поближе к ней.

— Ты, кажется, ранена, — тихо говорит он, — ки’рин.

— Да, — она смотрит на свои избитые ноги.

— У меня есть бальзам. Позволь мне смазать твои раны.

Она смотрит в глаза монаху. Они синие.

— Очень хорошо. Я буду признательна.

Монах достает кувшинчик из аргиллита, наполненный сладко пахнущей мазью. Погрузив два пальца в бальзам, он втирает его в ссадины ки’рин. Красные прожилки в ее глазах исчезают; а потом веки ее становятся тяжелыми, и она погружается в сон.

Юки наблюдает за этим со смешанным чувством страха и облегчения. Ребенок дремлет, мокрые пеленки сушатся у огня.

— Гроза проходит, — говорит монах, стоя у окна.

— Как долго проспит ки’рин?

— Ты можешь разбудить ее сейчас, — отвечает монах, — но дай ей поспать. Ей больно.

— Но мне нужно, чтобы она отвезла меня к святилищу на вершине горы до того, как сядет солнце, — говорит Юки, — а оно уже клонится к горизонту.

— Зачем тебе туда?

— Ребенок болен, и ки’рин помогает мне доставить его в святилище — она мой избавитель от его недуга.

— А правильно ли ты выбрала избавителя?

— Надеюсь, — тихо говорит Юки. — Теперь уже поздно что-то менять.

— Разве? — спрашивает монах. — Как видишь, я владею даром исцеления. Зачем и дальше рисковать сыном? Можешь ли ты доверять ки’рин? Разве ее поведение временами не кажется тебе странным?

— Странным?

— Ки’рин может летать. Почему бы ей просто не подлететь к святилищу. Вы оказались бы там через считанные минуты.

Юки хмурится.

— Кажется, ки’рин опасается духов грозы.

— Она сама — дух грозы помимо прочего. Чего бы ей бояться духов грозы? — Голос монаха мягко-настойчив.

Юки тянется за пеленками и начинает укутывать младенца.

— Ки’рин — мой избавитель. Я останусь с ней до конца путешествия, если она еще в силах идти. — Она трогает ки’рин за плечо. — Проснись, Ки’рин. Проснись.

Жемчужные глаза открываются, и ки’рин встает на дрожащие ноги. Встряхнув серебристо-стальной гривой, она кланяется монаху.

— Благодарю за чай.

Выйдя из домика, ки’рин направляется вверх по склону к святилищу. Дождь прекратился, но тропа еще покрыта скользкой соленой грязью. Солнце приближается к побагровевшему горизонту.

— Как твои ноги, ки’рин? — робко спрашивает Юки. — Исцелил ли их бальзам монаха?

— Он не исцелил их, но притупил боль.

Юки с трудом делает несколько шагов.

— Тот монах — это сине-белый тигр, да?

— Да, — шепотом отвечает ки’рин.

— Он помог нам, — говорит Юки. — Он дал отдых и лекарство и остановил дождь. Почему он помогает, если ты его враг?

— Возможно, он хотел задержать нас, — говорит ки’рин. — Даже отдохнув и подлечившись, я могу пробежать лишь короткое расстояние. Я сомневаюсь, что нам удастся достичь святилища. Возможно, его благотворительность была последним ударом в битве.

Юки задумывается, припоминая, что говорил монах, как он ее искушал.

— Нет, — произносит она, наконец. — Он беспокоился о тебе. Что между вами? Почему вы встречаетесь раз в сто лет? Возможно, в этой игре он твой противник, но он не враг тебе.

Тут ки’рин останавливается, и ее жемчужные глаза встречаются с вишневыми глазами молодой женщины. Она осторожно касается спутницы кончиком витого рога. Юки чувствует ласковое прикосновение полумесяца, прежде чем ки’рин вздыхает и продолжает подъем. Потом она на ходу начинает нехотя говорить, подбирая слова так же тщательно, как место на земле, куда поставить больные ноги.

— Давным-давно, еще до того, как у богов появились имена, до того, как Аматерасу вернулась в свою пещеру или Сусано убила восьмиголового дракона Исумо, давным-давно, когда остров населяли Изанаги и Изанами, родились мы оба — я и сине-белый тигр. Мы полюбили друг друга в те давние дни, когда все для нас было внове. Мы вместе бегали по морскому дну и среди облаков. Мы любили друг друга до того самого дня, когда узнали, что все, кто любит, должны состариться и умереть.

— Разве это так ужасно? — спрашивает Юки. — Никто не хочет умирать, но смерть — это часть жизни — достойный конец хорошей жизни. Смерть ужасна только тогда, когда она приходит за тем, кто еще не жил.

И она прижимает ребенка к груди.

— Возможно, — говорит ки’рин, — но мне невыносима была мысль о том, что из-за моей любви мир когда-нибудь лишится красоты сине-белого тигра, что однажды волны не наполнятся его ревом и не будут ласкать его сине-белый мех. А он…