Андрей Бочаров - Настоящая фантастика – 2012 (сборник)

– Так это что же? – недобро прищурившись, проговорила Антония. – Все это время вы учили Давида, разговаривали с ним, улыбались ему, а сами думали только о том, как бы половчее предать его? Хотели якобы устроить его в университет…

– Вовсе нет, вовсе нет! – Горацио вскинул руки, как бы защищаясь от несправедливых упреков. – Не надо обвинять меня во всех смертных грехах. Я действительно хотел устроить его в университет. Что мне еще оставалось делать? Кто бы мне поверил, что Давид – инопланетянин? А в Калифорнийском университете одаренных детей изучают на специальной аппаратуре… Я просто хотел удостовериться…

– Удостовериться? – Антония уже не могла сдерживать клокотавшую в ней холодную ярость. – Удостоверьтесь сначала в том, что вы не инопланетянин, сеньор Горацио. Прощайте! Надеюсь, мы с вами больше не увидимся.

«Бежать! Бежать, пока не поздно! – думала Антония, выходя на веранду, чтобы позвать детей в дом. – Куда угодно, только подальше от этого американского гостеприимства!»

Со стороны парка на дом наползала грозовая туча. Порыв ветра едва не свалил Антонию с ног. Где-то оглушительно хлопнула форточка.

– Давид! Присцилла! Кассандра! – закричала Антония.

Но они уже и сами спешили домой, напуганные приближающейся грозой. Запустив детей внутрь, Антония бросила машинальный взгляд на пустырь. И тут она увидела такое… В первое мгновение ей показалось, что это вернулся учитель Горацио. Но он не шел, а летел по воздуху! И вид у него был пугающий: ртутно-зеленый. Приблизившись, он опустился на землю и улыбнулся. По его лицу, золотым очочкам и одежде не спеша ползли сверху вниз горизонтальные ртутные и зеленые полосы. Как помехи на экране цветного телевизора.

– Здрав-ствуй-те, – сердечно проговорил он.

Зубы у него тоже отливали ртутью и зеленью. Он протянул Антонии руку. Немного подержав ее перед собой, спрятал за спину и сказал:

– Где наш, скажите.

Несмотря на сердечность тона, его слова наполнили Антонию необъяснимым ужасом. Может, все дело в манере, в какой они были произнесены, – нарочито сердечной, слишком уж сердечной, чтобы быть искренней, – или в неподвижной, словно приклеенной к лицу улыбке? И вдруг Антония почувствовала, как кто-то грубо и бесцеремонно вторгся в ее сознание, залез в память и копается там, брезгливо перебирая воспоминания и отбрасывая ненужные в сторону. Это было так же унизительно, как если бы копались в ее белье. Потом чужое присутствие в голове исчезло, так же внезапно, как и появилось.

– Спа-си-бо, – еще более сердечным, почти отеческим голосом проговорил Горацио. Он посмотрел в дом через плечо Антонии и вдруг произнес: – Да-вид. – И повторил быстрее: – Давид. – И опять с расстановкой: – Да-вид. – Как если бы пробовал это слово на вкус.

Антонии хотелось крикнуть: «Нет! Только не Карамелька!» Но вместо этого из перехваченного невидимой рукой горла вырвалось бульканье. И воздух… Воздух вдруг стал густым и вязким, как патока, – ни двинуться, ни пошевелить пальцем.

Горацио расплылся в улыбке.

– Мы не хотим причинить Давиду (Да-ви-ду) зла, – сказал он. Глаза у него были ртутные. – Мы хотим причинить только добро. Ему и себе. Где наш, скажите.

И снова кто-то бесцеремонный принялся настойчиво и дотошно копаться в ее памяти. Закончив досмотр, Горацио вежливо, хотя и несколько монотонно, проговорил:

– Спасибо. Теперь мы знаем. Наш в этом доме. Он забыл, что он наш. Мы должны посовещаться. – И тут же, без малейшей паузы: – Мы посовещались. Мы не можем покинуть Землю без нашего. Но мы можем спасти Давида.

И тут голос вернулся к Антонии – она снова обрела дар речи.

– Не надо! Его не надо спасать! С ним и так все прекрасно!

По глазам Горацио пробежала зеленая полоса.

– С ним не все прекрасно, – сказал он. – Его функции нарушены. Вы не видите. Почему?

Он наклонился к Антонии и почти шепотом, словно доверяя ей величайшую тайну, проговорил:

– Вы не такие, как мы. Совсем не такие. Если не понимаете, скажите.

– Я не понимаю! – с отчаянием выкрикнула Антония.

Горацио улыбнулся.

– Мы объясним, – снисходительно сказал он. – Вы ограничены. У вас нет того, что есть у нас. Мы видим время. Наследуем память родителя. Делаем бесплодное плодным. Мы вкусно пахнем. И мы кувыркаемся. Кувыр-ка-ем-ся, – с сомнением повторил он. Потом сказал решительно: – Мы другие. Внутри. Снаружи мы такие, как вы. Мы можем: любить, плакать, смеяться. Снаружи. Да. Теперь скажите, если не понимаете.

Антония молчала. Горацио терпеливо ждал. Так и не дождавшись ответа, он сказал:

– Давид слишком долго пробыл внутри. Он не развивался, как должен был. Он изменился. Может погибнуть, если не снять. С ним совсем не все прекрасно.

Антония с трудом выговорила:

– Но если вы… если вы снимете… то, что снаружи… что будет с Давидом?

– Он изменится, – просто сказал Горацио. – Станет другим. Станет таким, каким должен быть. Как мы.

– Будет ли он любить, плакать, смеяться?

– Нет.

– Будет ли он хотя бы иногда грустить по дому?

– Нет. Он будет кувыркаться. Кувыр-кать-ся.

– А меня? Будет он помнить меня?

Горацио смотрел слепыми ртутными глазами и сердечно улыбался.

– Скорее, – поторопил он. – Решайте скорее. Через час вы должны решить. Через час. Иначе он умрет.

– Задняя дверь не отпирается, – сообщил Педро, появляясь в коридоре. – Я уж и ножом пробовал, и ломиком… Бесполезно!

– И потолочное оконце, – отозвалась из туалета Розалия. – Дева Мария, ну и мрак там! Будто Конец Света!

– А как насчет подпольного лаза? – крикнул Педро.

– Глухо. – Рубен вышел из кухни, сдирая с себя густую паутину. В руках у него была полная бутылка виски. – Можно подумать, люк землей завалило…

– Превосходно! – истерично расхохотался Папа Артур. – Мы в ловушке. Они обложили нас по полной! – Он сделал винт пальцами, и Рубен с готовностью расплескал по стаканам. – Может, попробовать разобрать крышу, а?

И тут Давид подал голос. Он сидел с девочками перед телевизором. На экране беззвучно скакал Элвис Пресли. Телевизор был обесточен, но работал. Почему-то это никому не казалось странным.

– Не получится, мистер Ковач, – сказал Давид. – Они никого не выпустят.

– А ты почем знаешь, малой? – накинулся на него Папа Артур.

– Они мне сказали.

– Когда это?

– Только что.

– Как они могли тебе что-то сказать, если, кроме нас, никого в доме нет?

Вместо ответа Давид постучал себя по голове.

– И давно ты с ними так разговариваешь? – прищурился Папа Артур.

– Давно. Только раньше я этого не понимал. А теперь понимаю.

– О Господи! – пробормотал Папа Артур. – Женщина, ты слышишь, что говорит твой выкормыш?