Николай Нагорнов - Вечная Любовь

И за этими дверями скрыты таинственные лестницы в Небо.

Эти двери внутри разрушенных Храмов. Эти двери между страниц пожелтевших древних книг. Эти двери внутри старых домов, рассохшихся от времени.

На самом же деле они внутри сердца.

И там скрыта вся история Вселенной. Там падает с Неба архангел Люцифер, там Адам и Ева покидают Рай, Каин убивает Авеля, тонет Атлантида под грузом чернокнижия, и Ной переплывает океан, скрывший ее.

Там Авраам смотрит в Небо. И Моисей несет скрижали.

Там плачет Давид. И Соломон строит Храм. Там гибнут Апостолы.

Там летят стремительные ангелы Северо-Запада. И поют нежные ангелы Святой Руси.

И вся история Вселенной умещается в один миг вечности, скрытой в сердце.

И вся история мужчины и женщины - борьба Моисея и фараона в нем и в ней, Иерусалима и Вавилона в нем и в ней. Это и есть история мирозданья.

Сама Земля преобразится. И исчезнет из видимого мира. Но останутся Вечные Слезы и Вечная Милость.

Затем все начнется как бы заново.

Надо было стать каменной скалой, устремленной к Небу в лучах заката мира.

Надо было стать железобетонной скалой.

Надо было принять в свою каменную грудь ударные волны, вышибающие жизнь из всего жалкого и слабого. И благодарить Небо за эти бронебойные удары, превращающие живую жидкую плоть в суровый вечный железобетон. Не сжигаемый даже термоядерным огнем. Принять в себя огромную бездонную мощь Неба. Так тяжкий молот, падающий с Неба, дробя стекло, кует булат.

Надо было научиться стать подобным Огромному Небу, Седьмому Небу: отдавать свою последнюю кровь убивающим тебя.

Светло и торжественно смотрит на них

Огромное Небо...

Огромное Небо...

Огромное Небо...

И где-то, в мировых пространствах, невидимый радиомаяк тысячи лет день и ночь шлет сигнал: "Не забывай... Не забывай... Не забывай..."

Глава 15

Вечная весна

Ты задумчиво слушала весь этот долгий беззвучный рассказ о том, какими люди умели быть когда-то, а иногда умеют и сейчас... и теперь молчишь, глядя в окно электрички, летящей мимо сосен, мимо полей, мимо далеких труб огромного химического комбината.

А вдоль насыпи, справа и слева, идет полоса отчуждения.

Ты хотела научить меня любви и радости...

Каким же наивным это было...

Сейчас будет станция... Надо неспеша выйти и...

И сделать главное - найти "тень" самой первой женщины на Земле и победить ее, чего бы это ни стоило... А в ней - "тени" всех женщин, всех дочерей Евы... И твоя тень тоже, Эльвира, и твоя, Вероника...

Победить или - погибнуть.

- Вот и все, Вероника. Прощай. Возможно, мы увидимся. Через три года... Или через десять... Но только не теперь.

Последнее сказано. Сердце болит от этого. Поль Бельский был бы в такой ситуации спокойнее, ну да у него своя жизнь, на мою мало чем похожая. Зачем ему учиться любить людей? Ему и так хорошо.

А сейчас - встать, развернуться и пойти вглубь вагона, к выходу, перешагивая последние лучи заката, падающие на пол вагона сквозь окна, сквозь сосны за окнами.

"Farewell, and if forever so forever farewell".

"Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай".

Что осталось? Лишь увидеть край солнца, уже ушедшего за далекие холмы, где кончается Город.

Что осталось? Спуститься на платформу. И еще слышать какое-то время шум удаляющегося поезда. И видеть красные огни на последнем вагоне.

Твой поезд уже виден издали, там, на северо-западе, уже уходит, и последние минуты вдруг растягиваются до вечности, и мягко плывут по волнам моей памяти два истекающих слезами любви голоса из незабвенных "Шербургских зонтиков" Мишеля Леграна:

- Dis "Je t'aime", ne me quite pas...

Но вдруг взметнется последними слезами покаяния и кротости, последними слезами не знающего предела отчаяния и смирения погибающей женской души, любимой моей женской души, милой моей, вечной, драгоценной, уже зависшей над адскими безднами, над адскими пропастями, уже взглянувшей в глаза тем, кто будет мучать ее тысячи лет:

- O mon amour, mon amour, ne me lettes pas!

"Не оставь меня, любимый..." - вдруг взорвется последними слезами, сквозь время, сквозь пространство, сквозь стены между Небом и Землей, Раем и адом, "не оставь меня, любимый"... - вдруг прорвется этот последний крик твоей души, вдруг долетит до меня сквозь столько долгих лет, сквозь вечные льды белых снегов зимы, сквозь раскаленные пески пустынь, где никто уже не услышит тебя, где только "он" - только я - смогу еще проплакать, прокричать, прошептать последнюю молитву, когда земное время и пространство уже оборвались в пропасть, уже рухнули, и нет Защищающего...

И увидеть лишь свою плывущую по асфальту тень, что в наступающей темноте уходит с безлюдной станции и идет через старый заброшенный парк к проспекту, где еще ходят автобусы, и люди куда-то спешат по своим делам, и жизнь продолжается, но эта наивная жизнь людей-детей с их детскими радостями и детскими бедами не принесет утешения ни мне, ни тебе.

В этом закатном парке пока еще все живое: эти старые деревья с распускающимися листьями, прошлогодняя трава, просыхающая от солнечного тепла земля и словно впечатавшиеся в воздух чьи-то голоса, движения, шаги...

И рядом мертвый мир: Computerworld, Komputerwelt... "Komputer fuhr den klein Betrieb, Komputer fuhr das Eingerat"... В этом мире нет даже человеческих названий для улиц, лишь номера кварталов и микрорайонов: 6-75-30. Словно ячейки для укладки роботов на ночь.

Но эти деревья еще живы. И живое Солнце завтра снова будет всходить над Старым Городом, вечным Городом...

Но жив ли ты сам? - спросишь себя снова и снова, если тебя преследует этот голос любимой женщины :

- Mon amour, ne me quites pas!

"Не покидай меня, любимый"...

Летящий ветер рвется в окно автобуса. Еще солнце не погасло над Старым Городом.

Но сам ты не стар ли уже душой, как этот Город?

Не умирает ли уже твоя душа под слезы этого плача женщин всей Земли:

- Mon amour, ne me quites pas!

Словно сквозь этот невнятный шум тысяч голосов Города, сквозь шумы телеэфира, сквозь радиовой и скрежет проступает стон миллионов ушедших с Земли душ с другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых патриархов другого берега смерти:

"Верни нам молодость"...

Стон седых голосов, замученных на площадях Рима и Византии, в лагерях Соловков и Колымы, в газовых камерах и подвалах инквизиции, стон этих душ, взывающих о спасении, стон поколений, растертых в пыль жерновами истории, раздавленных чашей греха человечества, клубящейся ядовитыми дымами...

А там летящий ветер, вечный ветер, земной ветер, апрельский ветер рвется в окна твоей стремительной электрички, компьютерная девочка, одна из людей-детей, моя первая встречная. И этих седых голосов ты не слышишь, ты слышать не можешь, не сможешь, не выдержишь. И без того уже твоя тайная боль, еще тебе самой до конца не открытая, плачет мне: