Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

— Что в городе про Пропавший Корабль говорят? Али таят что? Где он, «Ян Эфемер»?

Не дождавшись, ответа, гном продолжал бубнить себе под нос:

— Виданное ли дело в одну лодку эльфа с гномом сажать! Сразу ясно было, что проку не будет! Да и люди — тоже не братья. Один степняк, другой горец…

Дим же думал о профессоре Данлиусе. Как убедить старика подписать долгожданную аттестацию? Да, не даются Диму пестики-тычинки, нет желания считать лепестки и рисовать листочки. Когда другие ученики уже заняты механизмусами и практической алхимией, ему все приходится зубрить камомиллы да лютики…

— А я с детства сказки любил, — Козодоев с усилием вытягивал из-под палубы силовой кабель. — Волшебные. С картинками. И в космонавты пошел — хотел инопланетян первым встретить. Как на Марсе воду нашли, уже других мыслей и не было.

— Я тоже, — усмехнулся Жих, внимательно осматривая оплетку. — И сейчас хочу. Только в чем фокус, знаешь? Земляне теперь для нас — такая же инопланетная абстракция. Без связи мы вообще ничего не узнаем наверняка. Есть они, нет их… Как там и что… Марс на сегодняшний день и ближе и актуальней.

Тем вечером в бортовой истории мира появилась глава номер ноль. Козодоев оставил ее без названия.

На въезде в город, прямо перед крепостной стеной, шли приготовления к казни. Дюжие хлопцы сколачивали из неструганых досок эшафот вокруг полуобгоревшего столба, девки подтаскивали вязанки хвороста. Всем руководил пузатый капрал в тусклой кирасе и скособоченном шлеме. В стороне скучали два сонных стражника. По грязи, квохча, носились куры.

Диим, не прощаясь, соскочил с повозки.

— Кого жечь будут? — спросил он, подойдя к капралу.

— А твое какое дело, малец? — подозрительно оглядев юношу, ответил тот. — Ты не из ученых, часом, будешь?

Диим вытянул перед собой руку и слегка разжал кулак. Призрачное красно-зеленое пламя на миг расцвело бутоном над его пальцами.

— Диим Эль Гран, слуга Ордена, — негромко так сказал, с чувством. — Так кого жечь будут?

— Еретика, ваша светлость, — сразу присмирел капрал. — Сумасшедший ученый Данль, упорствовал при допросах, магической сути мироздания не признавал. Едва не сбежал на север, уже на приграничном тракте взяли.

— Ваша светлость! — подбежал один из солдат, пропитая рожа. — Этот Данль знаете что говорил? Что все живое, хоть травы, хоть звери, состоят из целлюль каких-то — из маленьких ячеек, что моя кольчуга. Во дурь-то несусветная!

Диим сложил руки лодочкой:

— О, Казад, Бек, Джих и Райнис, четыре бога в единой милости, защитите от смущения умы наши жалкие! Не дайте нам оступиться на сто одной ступени к благословенным землям Эфемеры!

Стражники почтительно склонились. Диим круто повернулся и широким шагом направился к воротам.

Светило прохладное осеннее солнце, камень башен поблескивал влагой после ночного дождя. Диим чувствовал себя превосходно. Ему лишь недавно исполнилось девятнадцать, но он уже младший брат Ордена, прошел три магических посвящения, удостоился тайного знака милости Мага Всевидящего. И столько всего впереди…

В будущее Диим смотрел со спокойствием и уверенностью.

В этой партии то ли не везло никому, то ли везло всем, но к последней раздаче у каждого оказалось ровно по сто очков. Перемешав, в полной тишине разобрали кости. Тому, кто сейчас выиграет, предстояло писать новую главу Истории.

Клац. Клац. Доминошки выстраиваются в змейку. За иллюминаторами молчит бесконечная пустота.

— Мне нечем ходить, — по-балтийски тянет Стрелок.

— Мимо, — констатирует Козодоев, нервно теребя щеку.

— Пропускаю, — присоединяется Бекхан.

Жих еще раз смотрит в свои фишки, потом на поле.

— Единички есть у кого? — спрашивает на всякий случай, уже зная ответ. — Тогда «рыба».

Москва, Россия

Сегодня я узнал, что Грегори при жизни по-настоящему презирал меня.

Даже будучи наполненным откровенным негативом, сей поразительный и поучительный факт все равно стал для меня подлинным Открытием, которое я тщательно очистил от эмоциональной шелухи и сложил в лукошко памяти.

— Алешенька, ты — жалкое кретиническое чмо, — помнится, говорил Грегори мне прямо в глаза и просил в долг, будто эти слова были паролем к моему бездонному кошельку.

Я же считал, что так он потакает моему самоуничижению. И только теперь понял, насколько же прямым, честным, правдивым он был. Золотой, редкой чистоты человек… Как же теперь я гордился своей дружбой с ним!

Если уж говорить откровенно, честность составляла весь его капитал. Более того, Грегори порой казался мне воплощением идеи неудачника. За три года нашей дружбы я достаточно хорошо начал разбираться в его мечтах, задумках и прожектах, прилежно выучил всю биографию — и даже самая пристальная ретроспектива показывала, что ему не удалось ни одно из начинаний.

Ладно бы он принимался за свои проекты спустя рукава, с ленцой и подспудным желанием фиаско, но нет же! Брался за работу с полным напряжением сил, залезая в долги, становясь спецом в области, о которой прежде слыхом не слыхивал… Конечно, он не мог не попробовать играть на фондовой бирже — с предсказуемым результатом. Потом была консалтинговая интернет-фирма, торговля паями еще не разведанных палладиевых месторождений на Марсе, ирландский ресторан в Самаре, субаренда горнолыжной трассы на Домбае и много чего еще, столь же рискованного и неизменно неудачного.

И при всем этом Грегори ухитрялся совершенно искренне презирать меня, беззастенчиво пользоваться моими связями, брать в долг и нагло заявлять, что отдавать ему все равно нечего.

Да, таков был мой дружок Грег.

Когда он умер (самоубийство путем выстрела в голову, как было написано в полицейском протоколе), родственники не захотели забирать ни его пепел, ни ментал-слип, даже ничего из его личных вещей, словно боялись заразиться его невезучестью. И все это богатство досталось мне.

Как изначально и задумывалось.

Небольшая сессия на полтора часа, проведенная под декодером ментал-слипа ныне покойного друга Грегори, позволила мне отвлечься мыслями от волнений сегодняшнего дня.

Утром в который раз безобразно поругался с Ан-кой. В ответ на мое пустячное замечание она, не успев дочистить зубы, начала кричать и плеваться сине-красной пеной, швырнула в меня тяжелую индийскую расческу из пятисотлетней смоковницы и выскочила из дома в одних шортах. С улицы провизжала, что уходит навсегда, прыгнула в свою «октавию» и выехала на дорогу, разворотив клумбу с редким сортом георгинов.

Все это было вполне предсказуемо и даже ожидаемо, но все же неприятно, будто, провоцируя эту милую, слегка полноватую девушку, я делал что-то гадкое и постыдное. И что любопытно, за весь утренний инцидент его истинная причина даже не была упомянута. Потому что в наших отношениях с Ан-кой есть только одна глобальная и неразрешимая проблема, над которой я бьюсь уже третий год, — свет очей моих, загадка-ягодка моя наотрез отказывается сделать себе ментал-слип.