Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

Второй кабель я подключил к Сети. Вход в Сеть у меня не просто хороший, он у меня отличный, широкополосный. Принимающая Т-кабинка тоже должна быть подключена к Сети.

Городские Т-узлы под землей соединены в свою собственную сеть, а сигнал на межконтинентальные Т-кабинки идет через спутник. Это особая закрытая система с многочисленными устройствами страховки, перестраховки и переперестраховки.

Я, конечно, рисковал, отправляя свою личностную матрицу через обычную информ Сеть. Но думать об этом мне тогда не хотелось.

Послышалось низкое гудение, словно от трансформаторной будки. Верхняя крышка ящика с буквой «Т» приподнялась над базой. Вскоре она висела под потолком. Между крышкой и основанием проскочило несколько голубых сполохов, запахло озоном. Я ступил на базу и оказался в тугом коконе электромагнитных полей.

Появились ощущения, будто я дотронулся до экрана работающего телевизора. Антикварного, разумеется. С электронной пушкой.

Затем пропало зрение. Мои глаза просто отказались служить мне. Потом исчезли все звуки. Гудение, конечно, никуда не делось, это уши перестали слышать. Затем… затем мир перестал для меня существовать. Или я для мира — я не силен в физике «скачка».

В момент «прыжка» человек подобен Богу — его нигде нет, и одновременно он всюду. За одним исключением. Человеческое сознание не может это воспринять и остаться цельным. Поэтому перед «прыжком» приходится сливать сознание и перемещать пустую оболочку. Нет, вернее, не сливать, а тормозить. В мозгу постоянно идут процессы реверберации, когда слабенький электрический импульс бегает по кругу между нескольких замкнутых нейронов. Это и является основой памяти. Через какое-то время одни импульсы гаснут, человек что-то забывает. Другие импульсы не затухают ни через недели, ни через месяцы, ни через годы. Это то, что нам особенно памятно. Первый поцелуй, первая компьютерная игрушка и прочее.

Электромагнитные поля передающей Т-кабинки гасят процессы реверберации и передают информацию о них в принимающую, где циркуляция импульсов в мозгу возобновляется.

Когда я пришел в себя, то не сразу понял, что нахожусь в камере. В тюремной камере. «Прыжок» привел меня прямиком в каземат. Я оказался в спальном мешке. В каменном спальном мешке. Меня окружали три стены и стальная решетка, через которую проникал свет. Аппаратура портала находилась тут же.

Рядом раздался голос:

— Эй, Борис, у нас новенький. Это тот, кого ты ждал?

На мгновение свет загородила тень.

— Да, это он. Выпустите его, — сказал давно забытый и от этого до боли знакомый голос. Но я все равно не стал обниматься и жать руку. Не такого приема я ожидал.

— Ну, как знаешь, — сказал мужчина, делая вид, что ему не обидно. Хотя, может, ему действительно не было обидно, кто этих «зетов» знает? — Если ты из-за этого, — он махнул рукой в сторону каземата, — то извини. Предосторожность, сам понимать должен.

— Сволочь ты! Ты ведь специально «прощай» написал. Знал, на что меня купить!

— Специально, — он не стал отнекиваться.

Я улыбнулся. Если бы он сказал, что «так получилось», я бы послал его на три веселые буквы. Но я знал, что он так не скажет. Борька никогда не врал.

Он тоже улыбнулся.

— Ты ведь меня проверял, — сказал Борька. Он не спрашивал, утверждал.

— Так же, как и ты, — сказал я. — И вообще, что здесь происходит? Что ты делал рядом с Т-узлом? Почему все считают тебя мертвым? Почему нельзя пользоваться Т-кабинами? Откуда взялась портативная Т-установка и почему ей пользоваться можно? И что такое с нашей историей, почему она ложь? И в конце концов, где мы сейчас?

— Погоди, не все сразу. Пройдем ко мне, Людмила сделает чай, там обо всем и поговорим. Идет? — сказал Борька.

— Хорошо. Только скажи хотя бы, где мы находимся? — сказал я.

Борька заговорщицки подмигнул.

— Ты все равно не поверишь? — и, видя, как я насупился, сказал: — Мы в Антарктиде. Это русская военная база.

Новость оказала на меня такое воздействие, какое, очевидно, он и ожидал. Видок у меня был, наверное, еще тот. Борька даже прищурился от удовольствия.

— Но ведь это невозможно. После эры первобытно-классового общества Россия была в развалинах. Если бы не помощь США, если бы на Земле не установилось единое общество мирового Порядка, то о русских сейчас и не вспоминали бы. Как они могли построить… — начал было я читать лекцию, но Борька меня перебил:

— Вся история — ложь. История — это то, что человек думает, что произошло, а не то, что произошло на самом деле, — отрезал он. — Тебе ли, как историку, этого не знать?

Я заткнулся. Дальше мы шли молча, только перед дверью он сказал:

— Разве ты не чувствовал этого? Наша история полна противоречий, которые наука не в состоянии объяснить.

— Да, чувствовал, — сказал я. Может быть, именно из-за этого я и шагнул в портал, а не из-за «прощай».

Будто уловив мое настроение, Борька продолжил:

— Знаешь, а ведь Юрий тоже русский.

Я затаил дыхание. Я видел в архиве фотографию этого человека. Старую, еще черно-белую, всю выцветшую. Лицо на ней навсегда запало мне в душу. Собственно, из-за этой фотографии я и решил стать учителем истории.

Этот человек в армейской фуражке улыбался такой доброй, такой открытой улыбкой, какой может улыбаться только русский.

— Я знал, я знал это! Я верил, что первым в космосе побывал наш человек! Русский! — На глазах у меня появились слезы. Теперь я был готов поверить всему, что скажет Борис.

— Это все пропаганда мирового Порядка. Имя «Юрий» помнили все, поэтому изменить на «Армстронга» его не удалось. Это имя не хотело уходить из людской памяти, слишком глубоко оно там сидело. Юрия просто сделали американцем, — сказал он. — И войну, кстати, выиграли тоже русские.

Мы вошли в кабинет. Весь комплекс, как я понял, находился под землей. Окошек в комнате, само собой, никаких не было. Полстены занимали мониторы.

Как только мы расселись, вошла Людмила с подносом чая. Я решил больше ничему не удивляться и только съязвил:

— Цветочки вы, должно быть, уже распродали?

— А что я, по-вашему, должна была делать? Отзыва на пароль вы не знали. На кодовые слова не реагировали. Откуда я знаю, что вы с Борисом Александровичем друзья? — ответила женщина.

— Ну-ну, Люда, не кипятись. Сергей уже все понял и больше не будет. Правда? — Борис посмотрел на меня, словно на расшалившегося котенка. Я пристыжено кивнул.

Больше Люда ничего не сказала. Расставила чашки и ушла, на прощанье вильнув задом. Я перевел взгляд на Бориса. Тот, прихлебнув чай, сказал:

— Ядреный, зараза.

— Да, крепкий, — согласился я, стрельнув взглядом в сторону двери.

— Я про чай.

— Я тоже, — соврал я.

— Ладно, шутки в сторону, — проговорил Борис. — Что ты хочешь узнать?