Борис Долинго - Аэлита. Новая волна /002: Фантастические повести и рассказы

В конце концов официально была запрещена высадка на Эдем. Группа по изучению феномена планеты разместилась на безопасном расстоянии, на орбитальной станции с символическим прозвищем «Чистилище». Использовали данные первых экспедиций, информацию с зондов, съемки со спутников. Пытались применить роботов для исследования поверхности планеты.

Несмотря на запреты пересечения охранной зоны посторонними лицами и высадки на планету, на Эдеме тем не менее откуда-то появлялись новые Ангелы.

— Ну что? Идем? Если хочешь передумать — теперь последний шанс.

Они стояли перед шлюзом причала номер один. Для малых частных судов и катеров упрощенной конструкции типа «земля-орбита». Пол под ногами еле заметно завибрировал. Наверное, с третьего причала как раз отправлялся грузовой корабль. По направлению к Ромкиному дому.

— Так что?

— Три «да», — ответил Ромка.

Причал был пуст. Ромка удивленно огляделся, наткнулся на невозмутимый взгляд гор Альберта. Что, в Чистилище воруют катера? Или Ангел перепутал причал? Ну не пойдут же они на Эдем пешком, через космос… аки посуху…

— Подойди ближе. — Рука гор Альберта крепко обхватила Ромкины плечи. Затылок больно уперся в острые выступы ключиц Ангела. — Если ты не хочешь стать кусочком льда на орбите Эдема, не шевелись. Даже не дыши без моего разрешения. Это понятно?

— Что вы собираетесь… Что…

Чокнутый. Это не Ангел — это просто псих… И он сейчас убьет их всех, вместе с этой дурацкой птицей… Сейчас… Ромка с ужасом смотрел, как узкая коричневая ладонь Ангела тянется к кодовому замку, отпирающему последний шлюз. В открытый космос.

— …Это понятно? Или ты остаешься здесь? Ну!

За спиной шумно заплескали птичьи крылья; воздух задрожал, поплыл зыбким маревом, истекая жаром, влагой, прилипая к лицу, забиваясь в ноздри — уже не воздухом — упругой тонкой пленкой. Второй кожей.

— Дыши! Можно дышать, понял?

— Да, да! — крикнул Ромка, заражаясь безумием Ангела и его бьющей крыльями птицы.

Начиналось что-то… что-то невозможное — ради чего Ромка рвался на Эдем — разве нет? Воинственный клич, торжествующий, дикий, оглушил Ромку, сорвавшись одновременно с губ Ангела и клюва птицы. Ветер с воем закружился вокруг, завиваясь в тугой кокон, жонглируя несколькими коричневыми перьями, пуговицей («Моя», — узнал Ромка), обрывком ткани.

А потом тускло-серые ворота шлюза разъехались в стороны, и на Ромку обрушилась черная бездна с россыпями мерцающих звезд.

Сначала было страшно. До жути, пережигающей дыхание в горле. Да и какое дыхание — в черноте, среди звезд? Потом страх съежился, отступил; улетел куда-то в бездонную глубь черноты. Захотелось рассмеяться. От восторга. От изумительной, невозможной, выворачивающей душу наизнанку красоты.

Острые точки звезд, насквозь проткнувшие черноту. Только звезды и тьма. На многие-многие годы вокруг. Вот так — скользить бесконечно, собирая на дне широко раскрытых глаз отражения звезд. И постепенно превращаться в сгусток пульсирующего света.

А потом они с Ангелом развернулись — лицом к Эдему. Игрушечный изумрудный шарик в белой пене облаков прыгнул к протянутой ладони. Ромка рассмеялся. Так просто. Лоскут тьмы, пригоршня звезд — зачерпнуть не глядя; покатать между пальцев, подбросить упругий яркий мячик — планета на ладони… Ромка дернул плечами, пытаясь освободиться, отвернуться от летящей навстречу стены облаков. Сейчас… сейчас, когда он понял, как просто… Пригоршня звезд — дотянуться, зачерпнуть… планета на ладони… «Не шевелись!» — крик Ангела, откуда-то издалека; рука, больно стискивающая плечи; острия ключиц под затылком. А потом они с Ангелом упали в облака.

Ромка зажмурился, удерживая перед глазами звезды, рассыпанные в черноте, и сияющий изумрудный шарик на ладони. И в эту секунду, мельком, он увидел картины, которые мог бы теперь написать. «Только ради этого», — Ромка задохнулся от восторга, забыв обо всем — о своих страхах, об Эдеме, о Юльке, о самом себе. «Только ради этого — стоило…»

Провожал его один Михал. Больше никому Ромка ничего не сказал. Юлька стала бы отговаривать. Мама — просто не пустила бы. Странно, как оказывается, мало людей, которым есть до Ромки дело. Не так — на стадион сходить, задание спросить, поболтать. А по-настоящему… Всего-то — трое. Тех, кто будет его вспоминать.

— Ты… это… осторожнее там. — Михал хмуро смотрел себе под ноги.

— Хорошо, — согласился Ромка, тоже не решаясь взглянуть Михалу в лицо. Как будто они были виноваты друг перед другом. Как будто оба делали что-то такое, за что было стыдно. А всего-то… Ромка уезжал — навсегда. Михал оставался. Навсегда?

Может, Михал ждал, что Ромка позовет его с собой? Все-таки самый лучший друг. И — единственный, кажется. А может, Ромке хотелось, чтобы Михал предложил: «А давай я с тобой, а?» Только ведь это был не просто побег из дома, пусть даже и на другую планету. Это было — навсегда. По-настоящему.

— Ну… мне пора, кажется. — Ромка взглянул на часы, с облегчением замечая, что действительно пора. — А то этот Гаф тебя увидит еще… ну его.

— Ромка, слышь, — Михал наконец поднял взгляд. — Я подумал, лучше мне вместо тебя… это… попробовать. Ты лучше с Юлькой оставайся. Это… ты сам говорил, один шанс из ста. Если у меня не получится — тогда уже ты… ну, сам смотри. Вон, я свои вещи прихватил. — Михал тронул ботинком свою сумку.

— Спасибо. — Ромка изумленно смотрел на него. Вот это друг! Ого! («А я бы так сделал?» — вдруг подумал он. — «Для Михала? Или… нет?») Михал неуверенно улыбнулся в ответ на Ромкину довольную улыбку.

— Мишка, только ты не обижайся. Это я должен сделать. Для Юльки. Ну и для себя. А ты за ней присмотри, ладно? А то она от этих врачей плачет все время.

— Может тогда вместе поедем, а?

— Гаф только одного берет. Ну, потом, если у меня не получится, — тогда уже ты… ну, если захочешь. Ладно?

Они попрощались теперь по-настоящему, улыбаясь, глядя друг другу в глаза — открыто и почти весело.

— Ромка, — окликнул его Михал, — слышь… ты это делаешь потому, что думаешь, что должен так сделать?

Ромка споткнулся. Почему-то не захотелось отвечать. Махнуть бы рукой — и убежать. Вон уже, кажется, и Гаф маячит у погрузочной зоны. Но все-таки ответил. Сложил ладони рупором, прошипел заговорщически:

— Потому что я люблю ее, Мишка!

Кажется, Михал не заметил запинки. Улыбнулся, махнул рукой.

Конечно, подумал Ромка, еще и потому, что должен. Должен что-то сделать, потому что Юлька — его девушка. Так все-таки: потому что должен — или потому что любит?..

— Что, страшно?

Лепесток огня плескался на плоском камне. Ни дров, ни угля — просто желтое пламя, родившееся на ладони Ангела и бережно пересаженное на голый камень. А еще — шепот деревьев, тесно обступивших поляну; танец гибких теней на границе тьмы и дрожащего пятна света; дыхание и взгляд чужой, инопланетной ночи, все туже свивающей вокруг свои кольца. Страшно. Хотя, может, и глупо бояться чего-то — после того жуткого и прекрасного полета через открытый космос.