Татьяна Наянова - Пещера Цинны

Так прошло несколько месяцев. Дентр уходил на ночь домой, а Октавия с Цинной продолжали работать в запертом наглухо зале, не испытывая друг к другу ни склонности, ни интереса. Люди, лишенные человеческого статуса. Для них как бы исчезли сами понятия дружбы, любви, сочувствия. Ничто не нарушало их покоя и мозг работал по заведенной схеме. В люминесцентных лампах, в бликах на белых кафельных стенах светилась сама безнадежность. Потом однажды ночью Дентр и Цинна остались в зале одни. Октавия мучилась женскими проблемами (она объяснила это прямо и ясно, как здесь было принято) и ушла на ночь к себе. - Цинна, - спросил напарника Дентр, - она тебе нравится? - Н-нет. А что? - Так ведь ты здесь зачем? - Ну. Я не предполагал... - Неважно. Пойдем сейчас и сделаем, что надо. - Ты спятил?! - Ничуть. - Но... но подожди хотя бы, когда она будет в порядке. - Сейчас самое время. Женщину надо как следует унизить, а потом не оставлять в покое. Тогда будет толк, - наставительно объяснил Дентр. Цинна задохнулся от возмущения. Он ощутил невыносимую брезгливость и руки у него задрожали. Как будто ему предложили пойти и изнасиловать ящерицу. Дентр выключил установку и направился к двери в общий коридор. Цинна нехотя поплелся за ним. Он чувствовал себя старым и гадким. На повороте в сторону спальни он уловил терпкий мускусный запах от прически Дентра. Цинну чуть не вырвало. Дентр открыл дверь в комнату девушки. У изголовья светился зеленоватый ночник. Все здесь дышало покоем и уютом, трогательным на фоне голых стен коридоров, светящихся официозно и безлично экранов, на фоне безличных, фашистских взаимоотношений между людьми. Здесь были цветы в белой фарфоровой вазе и туалетный столик с ненавязчиво благоухающей косметикой. Кружевная вязаная салфетка свешивалась с экрана персональной установки, очевидно девушка в одиночестве редко занималась самостоятельно. Цинна судорожно сглотнул и покосился на Дентра. Тот стоял у изголовья и смотрел на спящую. Ее лицо казалось в бледном фосфорическом свете лампы как бы отлитым из воска. Как у покойницы. Бледные губы, темные, пушистые ресницы. Весь вид трогательно обреченный. Казалось, она чует несчастье в своем похожем на смерть сне. Дентр нагнулся и откинул легкое пуховое одеяло. Октавия не проснулась. Она только прошептала что-то во сне и потянулась рукой за краем одеяла. И тогда Дентр молча, ни слова не говоря, бросился на нее. Она дико закричала, очевидно, сразу проснувшись. Цинна отвернулся, в очередной раз перебарывая поступившую к горлу тошноту. - Слушай, Цинна, - сказал Дентр весело и внушительно, вставая, - либо ты сейчас же возьмешь ее, либо я сделаю то же с тобою. Ты понял меня? Дентр достал из аптечки в углу нашатырный спирт и поднес к лицу несчастной, потерявшей сознание Октавии. Она со стоном очнулась и, схватив подушку, прижала к своей обнаженной груди, смотря на мужчин диким, затравленным взглядом. Цинна мягко отнял у нее подушку. - Ляг на спину, девочка, - ласково произнес он. И добавил: - Ничего не поделаешь. Октавия истерически зарыдала. Но покорно легла навзничь. Дентр безразлично наблюдал эту сцену. Он прекрасно понимал, что Цинну никоим образом унижать не следует, но не мог позволить себе уйти: он должен был проследить за исполнением цернтова приказа. Цинна сохранял в унижении все свое рыцарское достоинство. Дентру даже стало завидно. Потом Цинна подошел и плюнул Дентру в лицо. Спокойно, как неотъемлемое продолжение эпизода, Дентр даже не поднял руки в защиту. Цинна был обязан посещать Октавию регулярно, но уже без Дентра. Дентр был уверен, что они занимаются чем надо: Октавия без памяти влюбилась в Цинну и сомневаться в характере их взаимоотношений не приходилось. Через два месяца Октавия была уже несомненно беременна. И обследование это подтвердило. Цинна продолжал сидеть за установкой рядом с Дентром. Он ждал, когда наконец его освободят от общества несчастной женщины и этой гнуси, которую он про себя называл не иначе как трупом с муниципальной свалки для неимущих. В Октавии же открылся яростный и бесстыдный характер. В целом Дентр был прав: обрушив на девушку сразу всю мерзость секса, он моментально развратил ее, обнажив гнилость и распущенность арцианской натуры. С Дентром Цинна никогда не разговаривал. Если требовалось что спросить, он передавал вопрос по компьютеру. Дентр относился к этому насмешливо и спокойно. Они сидели вдвоем за установкой, когда в зал вошел Фил из тринадцатого. - Пойдем, Цинна, лодка пришла за тобою, - сказал он. Цинна выключил установку и не простившись с Дентром, вышел из зала. В коридоре они молчали. Только у двери в тринадцатое Фил остановился и сказал: - Напрасно, Цинна. Напрасно страдаешь. Сколько лет тебя знаю, а ты прежний. Что изменится от того, что ты наконец подружишься с людьми? Цинна промолчал. Люди даже в небольших количествах были ему невыносимы. Они прошли через тринадцатое: совсем маленький зал с одной установкой. В углу, за раздвижными дверями находился коридор, ведущий к Тибру. В лодке у экрана сидел Мюрек. Он даже не обернулся, когда Цинна спрыгнул вниз сквозь отверстие люка. Мюрек нажал кнопку, закрыл люк. Цинна исполнил свое предназначение. Его, униженного и полного горечи снова везли в одиночку. Уж кто-кто, а Мюрек не стал бы вести душеспасительные беседы с пленным арцианцем. Цинна не считал себя членом сообщества трансплантатов, потому любое проявление их логик было для него оскорбительно. Мюрек же не любил зря болтать. В нем от рождения не водилось человечности. Вообще, он ненавидел мир настолько, что позволил себе однажды, к немалому ужасу Компа, выразить такую мысль: мол, под водой, в море, водятся брюхоногие с полиэтиленовыми раковинами (Комп их видел), огромные, до двух метров. Раковину строят из древних полиэтиленовых мешков и читают под водой размокшие человеческие газеты. Много мозгов, информационные твари. Зачем им информация - неизвестно. И кто их оплодотворяет, тоже неясно, среди улиток одни только самки. Так вот. Пусть выползают на аотерскую набережную. Ничего не будет - ни мира, ни человечества. Только аотерский гомосексуальный комплекс и белые, как снег, самки-полиэтиленоиды, ползающие по улицам научного центра и читающие с восторгом аотерскую прессу. ГЛАВА 2. ШЕСТЕРКА ВЫХОДИТ В ФИНАЛ Администрация Аотеры формировалась из ровесников Компа и Мюрека, их было всего восемь человек, не ученых, а управляющих, причем они имели отношение только к внутренним проблемам научного центра. Связи с ойкуменой Мюрек взял в свои руки. Именно поэтому ему все больше и больше необходимо было в любой ситуации иметь возможность отвечать от имени всего научного государства, не обращаясь за формальным согласием к администрации.Читать дальше