Владимир Медведев - «Если», 2000 № 01

Утер снял бронзовый шлем, подставляя лицо прохладному ветру. Как он устал! И гораздо больше, чем позволил бы кому-нибудь догадаться.

— Ты ранен, государь, — сказал Викторин, появляясь из сумрака и тревожно сощурив темные глаза при виде крови, сочащейся из раны над локтем короля.

— Пустяк. Сколько человек мы потеряли?

— Носильщики еще ходят по полю, государь, а лекарю считать некогда. Я думаю, около восьмисот, но, возможно, и меньше.

— Или больше?

— Мы оттесняем врагов к берегу. Может, ты передумаешь и сожжешь их корабли?

— Нет. Без кораблей им некуда будет отступать. И чтобы полностью уничтожить их войско, придется пожертвовать легионом. А у меня нет лишних пяти тысяч людей.

— Разреши, государь, я перевяжу твою рану.

— Да перестань же меня нянчить! Рана закрылась… ну, почти. Погляди на них! — сказал король, указывая на луг между речкой и озером, на сотни изувеченных трупов. — Они пришли ради грабежа. Теперь воронье выклюет им глаза. Но разве это чему-нибудь научит уцелевших? Скажут ли они: «Держитесь подальше от владений Кровавого короля?». Нет, они будут приплывать снова и снова, десятками тысяч!

Викторин снял оперенный шлем, подставляя седые волосы вечернему ветерку.

— Но ты всегда побеждал, государь. Ты стал легендой от Камулодунума до Рима, от Тингиса до Византии — Кровавый король, не знающий поражений. Пойдем, твой шатер готов. Я налью тебе вина.

Шатер короля был поставлен на холме, возвышавшемся над полем битвы. Внутри возле походной постели в жаровне тлели угли. Бальдрик помог ему снять кольчугу, нагрудник и поножи. Король с облегчением растянулся на постели.

— Сегодня я ощутил свой возраст, — сказал он.

— Тебе не следует бросаться в самую сечу. Случайная стрела… неожиданный удар мечом… — Викторин пожал плечами. — Мы… без тебя не выстоим. — Он подал Утеру кубок с вином, разбавленным водой.

Утер сел на постели и отпил половину.

— Бальдрик!

— Слушаю, государь.

— Почисти Меч. И будь осторожен: он перерубает волос.

Бальдрик улыбнулся, поднял огромный Меч Кунобелина и вынес его из шатра. Викторин подождал, пока не вышел оруженосец, потом пододвинул походный табурет и сел рядом с монархом.

— Ты устал, Утер. Поручи подавление мятежа триновантов Гвалчмаю и мне. Теперь, когда готы сокрушены, племена не станут оказывать ожесточенного сопротивления.

— Я высплюсь и утром буду полон сил.

Викторин ухмыльнулся и покачал головой, а король откинулся на спину и закрыл глаза. Старый римлянин сидел неподвижно и смотрел на лицо своего монарха, на огненно-рыжие волосы, на белокурую, а теперь засеребрившуюся бороду, и вспоминал юношу, который вторгся в пределы Ада ради спасения своей страны. Теперь волосы сохраняли свой цвет благодаря хне, а глаза казались древнее самого времени.

Двадцать пять лет этот человек творил невозможное — отражал нашествия варварских орд, грозящих поглотить Край Тумана. Только Утер и Меч Силы стояли между светом цивилизации и мраком кровожадных орд. Викторин был чистокровным римлянином, но он четверть века сражался рядом с Утером, подавляя восстания, сокрушая вторгавшихся саксов, скандинавов, готов… Как долго еще сможет маленькое войско Утера брать над ними верх?

Так долго, сколько проживет король. В этом была великая печаль, горчайшая правда. Только Утер имел силу, мощь, магнетизм. Когда его не станет, свет погаснет.

В шатер вошел Гвалчмай и молча остановился, увидев, что король спит. Гвалчмай был высок, из-под кустистых седых бровей смотрели суровые глаза, а длинные серебряные волосы были заплетены в косу по обычаю его предков-кантиев. Викторин встал и укрыл монарха одеялом, потом, сделав знак старому воину-кантию, вышел из шатра.

Утер открыл глаза, сбросил одеяло и налил себе вина, но воды в него не добавил.

Великое Предательство. О нем все еще говорят. Но чье это было предательство? Он осушил кубок до дна и вновь его наполнил.

Он снова увидел их на верху того уединенного обрыва…

— Иисусе Сладчайший! — прошептал он. — Прости меня.

Кормак прошел между построенными без всякого порядка хижинами к кузнице, где Керн стучал молотом по лемеху плуга. Мальчик подождал, пока вспотевший кузнец не окунул раскаленный металл в колоду с водой, и тогда подошел к нему.

— У тебя есть для меня работа? — спросил он.

Лысый коренастый Керн отер ладони о кожаный фартук.

— Сегодня никакой.

— Может, принести воды?

— Я же сказал, сегодня никакой, — рявкнул кузнец. — А теперь убирайся!

Кормак сглотнул.

— Я мог бы прибрать склад.

Ладонь Керна почти опустилась на ухо Кормака, но мальчик успел отклониться, и кузнец чуть не потерял равновесие.

— Ты уж прости, почтенный Керн, — сказал он, замерев на месте, и получил злобную оплеуху.

— Убирайся! Да смотри, завтра не приходи!

Кормак ушел, держа спину прямо-прямо, и только когда из кузницы его уже нельзя было увидеть, он выплюнул кровь изо рта. Его мучил голод, и он был совсем один. Всюду вокруг он видел картины семейной жизни — матерей, ведущих за руку несмышленышей, ребятишек, играющих с братьями и сестрами, отцов, обучающих сыновей ездить верхом.

У горшечника работы для него тоже не нашлось, ни у пекаря, ни у кожемяки. Вдова Альтвинна одолжила ему топор, и почти до вечера он колол для нее дрова, а она за это дала ему кусок пирога и зеленое яблоко. Но в дом к себе она его не пустила, не улыбнулась ему и сказала только два-три самых необходимых слова. За все четырнадцать лет своей жизни Кормак Даймонссон не переступил порога ни единой хижины в деревне. Он уже давно привык, что при его приближении люди сотворяют защитный Знак Рога, и к тому, что только Гриста не отводит взгляда от его глаз. Но ведь Гриста был совсем не таким, как они… Он мужчина, настоящий мужчина, не страшащийся нечисти. Он способен увидеть мальчика, а не сына демона — даймона, как их называют римляне. И только Гриста рассказывал Кормаку о том необычном дне почти пятнадцать лет назад, когда он и другие охотники вошли в пещеру Сол Инвиктус — непобедимого Солнца и увидели огромную черную суку, которая вытянулась возле четырех пищащих щенят — а рядом с ними лежал огненно-рыжий младенец, еще не обсохший после появления на свет. Сука кинулась на охотников, и ее убили вместе со щенятами, но никто из саксов не решился убить младенца, ибо они знали, что он — отродье демона, а кто захочет навлечь на себя ненависть обитателей геенны?

Гриста вынес младенца из пещеры и нашел для него кормилицу среди британских пленниц. Но через четыре месяца она внезапно умерла, и никто не хотел прикасаться к ребенку. Гриста забрал его в свою хижину и кормил коровьим молоком из проткнутого шилом пальца кожаной перчатки.