Пол Дж. Макоули - «Если», 2000 № 02

— Майя, уходи.

— Когда захочу, тогда и уйду. Господи, взгляни на себя!

Я попробовал сесть, не смог и закрыл глаза.

— Не думала, что ты на такое способен, — сказала она.

Тон у нее был дурацкий — смесь неведения и тупой женской идеализации этих придурков, «лихих мужчин», — и я снова открыл глаза. Она улыбалась.

— Уйди… отсюда… сейчас же!

— Не уйду, пока не расскажешь, в чем дело. Это из-за доктора Шредер? Я слышала, вы дружили.

Фрэн… Боль возникла снова. И числа.

— Это верно, Джек? Она была твоим другом, а не только руководителем…

Я смог выговорить:

— Она была единственным человеком… кого я знал… таким, каким ему полагалось быть.

— Да? Тогда я тебе сочувствую. Я не такая, какой мне полагается быть, знаю. И ты не такой. Хотя, понимаешь… сейчас ты больше похож на него, чем в университете. Более… настоящий.

Я не мог выставить ее за дверь или заставить умолкнуть; не мог пошевелиться, зная, что от малейшего движения меня вывернет наизнанку. Медленно, очень медленно я поднял руку и закрыл глаза ладонью.

— Джек, не плачь. Пожалуйста, не плачь.

— Я не…

— Не слушай меня, лучше зареви. Почему бы нет, к чертям собачьим? У тебя умер друг. Давай, плачь, если хочется.

И она встала на колени рядом со мной, хоть от меня несло, как от помойки, обвила меня руками, а я плакал, ненавидя себя за это. Потом оттолкнул ее, собрался в кулак, выдрал свое тело из постели и погнал в ванную. Живот пучило, обе комнаты ходили ходуном. К душу я пробрался, упираясь руками в стену.

Вода обрушилась на меня — твердая, холодная, жалящая. Я стоял под душем, пока не началась дрожь, и только тогда понял, что не снял трусы. Согнулся, чтобы их снять, — сущая пытка. Зубная щетка обдирала рот, царапала нервы где-то в голове. Голышом приковылял в комнату; мне было плевать, что Майя еще там. Она вдруг сказала:

— Тело у тебя больше похоже на него, чем лицо.

— Убирайся отсюда.

— Уйду, когда пожелаю. Джек, таких, как мы, больше нет. Во всяком случае, я их не видела. И ты не видел.

Я полез в дорожную сумку, к которой не прикасался четверо суток. За чистым бельем. Майя казалась иной, чем тогда, в столовой: более мягкой, менее колючей… Мне было все равно.

— Мы нужны друг другу, — сказала Майя, и теперь в ее голосе звучала нотка растерянности.

Я не обернулся.

— Джек, ну хоть выслушай меня. Посмотри на меня!

— Вижу я тебя… Вижу. Уходи.

Я натянул одежду; сжав зубы, надел ботинки — завязать не сумел. Заставил себя подойти к Майе.

Она стояла точно в центре комнаты, беспомощно опустив руки, с уродливо перекошенным лицом. За ней грациозно стояла другая Майя, ее поникшее тело выражало глубокую печаль. Но смотрела на меня только одна — реальная.

Я замер.

Раньше они обе смотрели на меня. Со всеми так было: с Дайаной, Майей, Фрэн, деканом, моими студентами. Куда смотрит человек, туда смотрит и его идеальное отражение. Иначе не бывало.

Майя смиренно заговорила; раньше у нее не было такого тона:

— Пожалуйста, не оставляй меня наедине с этим Джеком. Мне… мне нужен ты.

Та, другая, смотрела в сторону, не на меня и не на него. Так на кого же?!

При мало различающихся исходных множествах после повторных итераций получаем резко различающиеся множества. Расхождение, расхождение, хаос… и где-то внутри — странный аттрактор. Способ придать всему этому смысл…

Я увидел пространственные фазовые диаграммы. И уравнения.

— Джек, что с тобой? Джек!

— Погоди, я только… запишу…

Но забыть их я никак не мог. Они были здесь, внятные, отчетливые и совершенные — именно те, что мы с Фрэн отыскивали.

Майя плакала и повторяла:

— Ты не можешь взять и уйти! Нас только двое на всем свете!

Я написал все уравнения и выпрямился. Голова раскалывалась, из желудка поднималась рвота, кишечник сводили спазмы. Глаза так распухли, что я почти ничего не мог рассмотреть. Но видел Майю — она смотрела на меня с испугом и показной отвагой, и видел другую — та на меня вовсе не смотрела. Майя была права: нас только двое на всем свете, соединенных в собственную хаотическую систему. И уравнения, которые я мог видеть, расходились.

— Нет. Не двое, — выдавил я из себя по пути в ванную. — Скоро… из вас двоих останется одна.

Она таращилась на меня, как на сумасшедшего. А что делал другой Джек, один Бог знает. Мне было все равно.

Я пока не публиковал уравнения.

Конечно, в будущем опубликую. Они слишком важны, их нельзя прятать — они подтверждают, что любая физическая система, демонстрирующая весьма сильную зависимость от исходных данных, должна иметь странный аттрактор, скрытый в ее структуре. Эти уравнения позволяют разобраться в хаосе. Но опубликовать такое открытие нелегко, если ты больше не работаешь в приличном университете. Даже если имя Фрэн будет стоять первым.

Можно попросту ввести это в Интернет. Без предисловия коллеги, без охраны авторских прав и комментариев. Ввести в бесструктурную, разбухающую реальность Сети. В конце концов, мне не нужно формального признания. В самом деле, я его не хочу.

Я получил то, чего желал: освобождение. Облики людей, комнат, домов и садов, эти вторые облики оставили меня. Ловлю уголком глаза намеки на них — уменьшенных в размере, на расстоянии, и они постоянно становятся все меньше. Расходятся в направлении своих странных аттракторов.

Майя видит мир по-другому. Когда в мотеле «Утренняя сторона» она говорила, что я, небритый и опухший, больше похож на идеального Джека, это не было комплиментом. Для нее пространственные фазовые диаграммы сходятся. Теперь она едва ли может отличить идеальный образ от реального, так близки эти состояния. И всем улыбается. Людей она притягивает, как магнит, и относится к ним, будто их реальные «я» равны идеальным.

На сегодняшний день.

Ведь ключевая характеристика хаотических систем — то, что они изменяются непредсказуемо. Не так непредсказуемо, как в «уравнениях Шредер», но вполне заметно. Если вы достигаете области над числом Файгенбаума, множества сходятся или расходятся хаотически. Возможно, завтра Майя увидит что-то иное. Или я увижу.

Представления не имею, на что тогда глядела идеальная Майя — в мотеле, когда она смотрела в сторону, не на меня и не на идеального Джека. Если ты не тень на стене пещеры, а подлинный идеал, то каким будет твое следующее состояние?

Не хочу этого знать. Впрочем, неважно, хочу я или нет. Если эта форма жизни обретает бытие, она живет, и мы можем только гнаться за ней по хаосу логовищ, лабиринтов и пещер, пытаясь на миг запечатлеть ее числами, пока наши сегодняшние состояния удаляются от того, что мы знаем, уходят в неизвестность, которой я не могу себе представить — да и не хочу.

Впрочем, конечно, и это может измениться.