Пол Дж. Макоули - «Если», 2000 № 02

После родов я буду ощущать себя выжатым лимоном. Ты покажешься мне несоразмерно крошечной в сравнении с той обширной персоной, какой я была во время беременности; могу поклясться, там было достаточно места для куда более крупного и крепко сбитого ребенка. Ручки и ножки у тебя длинные и тонкие, еще лишенные младенческой пухлости, личико красное и сердитое, отекшие веки крепко сомкнуты: гномоподобная фаза, предшествующая херувиму.

Я проведу пальцем по твоему животику, изумляясь сверхъестественной мягкости кожи, и ты вдруг забеспокоишься, перебирая ногами. Я сразу узнаю телодвижение, которое ты проделывала внутри меня много раз; вот, значит, как это выглядит.

Я совершенно уверена, что узнала бы свое дитя посреди целого океана младенцев, даже если бы никогда не видела тебя прежде. Нет, это не она. И не она. Погодите, ну-ка покажите мне вот эту…

Да, это она. Это моя дочь.

После финального «обмена подарками» мы больше никогда не видели гептаподов. В один и тот же миг Зеркала по всему миру сделались прозрачными, а корабли чужаков покинули орбиту. Последующий анализ бывших Зеркал показал, что это всего лишь отлитые из расплавленного кварца пластины, абсолютно инертные. Информация, которую мы получили от гептаподов на последнем сеансе, описывала новый класс сверхпроводящих материалов, однако позднее выяснилось, что она дублирует результаты только что законченного в Японии исследования; ничего такого, что не было уже известно на Земле.

Мы так и не узнали, почему гептаподы отбыли столь поспешно, равно как не узнали, зачем они к нам прилетели. Мое новое сознание не могло снабдить меня этой информацией; для действий гептаподов, вероятно, существовало объяснение и в человеческом контексте, но мы его, к сожалению, не нашли.

Мне хотелось бы лучше постичь их взгляд на мир, чтобы чувствовать так, как они. Тогда, вероятно, я смогла бы полностью погрузиться в необходимость событий, а не бродить до конца своей жизни на мутном мелководье дней. Но этого никогда не случится. Я буду постоянно практиковаться в их языках, как и все прочие лингвисты, работавшие с Зеркалами, но никто из нас не продвинется дальше, чем мы успели при гептаподах.

Работа с ними изменила мою жизнь. Я встретила твоего отца и выучила Гептапод Б, и не будь этих двух событий, я бы ничего не знала о тебе, стоя здесь в патио под лунным светом. Я знаю, что через сколько-то лет после этой ночи я потеряю твоего отца, а потом и тебя. Все, что у меня останется от этого момента, будет язык гептаподов, и поэтому вся я — сплошное внимание и стараюсь запомнить навеки каждую деталь.

Я знаю свое предназначение и выбрала свой путь. Но к чему же я иду — к боли или радости? Минимизация это или максимизация?

Все эти мысли наполняют мой мозг, когда твой отец спрашивает меня: «Ты хочешь ребенка?», а я улыбаюсь и говорю: «Да», и выскальзываю из его объятий. И вот мы чинно беремся за руки и входим в дом, чтобы заняться любовью и произвести на свет тебя.

Любой разговор о состоянии дел в современной научной фантастике вызывает вспышку эмоций. Одни полагают, что всерьез рассуждать о ней не имеет смысла, поскольку НФ повсеместно вытесняется ныне в маргинальные области беллетристики, другие отвергают научность как творческую доминанту, противопоставляя ей художественность, третьи и вовсе уверены, что время истинно научной фантастики истекло, а ныне грядет торжество литературы фэнтезийной, психоделической, экспериментальной… Но так ли это? В состоянии ли мы сейчас определить, в какой фазе развития находится научная фантастика — расцветает, стагнирует или же готовится отойти в лучший мир литературных памятников, дабы найти упокоение где-то рядом с классицизмом или какими-то там одами на восхождение?..

Известно, что лучший способ достойно уйти от прямого ответа — это начать долгое и пространное размышление о категориальной сущности предмета исследования, о его природе… Так вот, о природе фантастического в литературе, искусстве и культуре вообще мы говорить не будем. Если пытливого читателя заинтересует эта проблема, то есть немало интересных публикаций — от капитальной работы Татьяны Чернышевой «Природа фантастики» (1984) до блестящего эссе Евгения Лукина «Взгляд со второй полки» («Если» № 2, 1998).

Нас же больше интересуют «чисто конкретные» вопросы — к чему пришла научная фантастика и есть ли у нее будущее. Причем речь пойдет не обо всей ее истории (корни уходят в замшелую старину), а только с момента ее становления как самостоятельного и самоценного направления в художественной словесности. Следует также учесть, что автор этих тезисов отнюдь не настаивает на их безусловной истинности. Если они станут поводом для размышлений или споров, он будет считать свою цель достигнутой.

Вряд ли кто будет оспаривать тот непреложный факт, что расцвет научной фантастики, ее востребованность вызваны исключительно явлением, которое принято называть научно-технической революцией (НТР). Минувший, XIX век, прошел именно под знаком НТР, хотя ее плоды в разных регионах были восприняты и усвоены весьма своеобразно.

НТР — процесс неодномоментный и пока еще не завершенный. Ее реализация может быть условно разбита на несколько этапов.

Первый этап — эпоха пара и электричества. Его певцом стал Жюль Верн. Герои Верна — люди предприимчивые, инициативные, полные идей и ради их воплощения часто готовые жертвовать собой и другими. Используя терминологию Льва Гумилева — это типичные пассионарии: от капитана Немо до Робура-Завоевателя. Любопытно, что, хотя со временем изменился общий интонационный строй НФ-повествования, образ неукротимого героя тем не менее вошел в плоть и кровь современной фантастики во всех ее разновидностях. Исключения редки.

Характер первого этапа НТР обладал некоей двойственностью. С одной стороны, рост и развитие промышленности и производства требовали большого количества работников, причем совершенно не обязательно, чтобы все они имели высокую техническую квалификацию. Нужны были добросовестные исполнители, а все остальное обеспечивала своеобразная «каста» инженеров. Неудивительно, что с тех пор и до недавнего времени инженеры были главными героями НФ. Что же касается ученых, то они и вовсе казались «жрецами» — в силу исключительной малочисленности и особого положения. С другой стороны, воспроизводство «касты» сдерживалось сословными предрассудками, социальными и региональными традициями и т. п. Фантастика жюль-верновского образца являлась своего рода инспиратором общественного интереса к достижениям науки и техники, она стимулировала молодое поколение, ставя новые ориентиры — как частные, так и глобальные. Успех и процветание все меньше зависели от происхождения и все больше — от личных качеств.